Дом Скорпиона

— Лежи смирно! Не шевелись! — заорал Матт в ответ. Ему в голову пришла страшная мысль — надо предупредить Чачо, пока не поздно!

Чачо визжал всё громче, но, видимо, совет Матта всё-таки расслышал, потому что отбиваться перестал. Через минуту крики его утихли, сменились жалобными всхлипами.

— Чачо! — позвал Матт. Ответа не было. Чачо громко плакал. Матт осторожно повернулся, выискивая еще одну острую кость. Внизу, в призрачной темноте, с писком сновали крошечные летучие мыши. Отыскали себе яму, удобную, как пещера, и порхают туда-сюда, лавируя между костей, как рыбы в море. Снизу просачивался кислый душок, растревоженный взмахами их крыльев.

— Чачо! — снова крикнул Матт. — Я здесь. Летучие мыши спустились вниз. Я попытаюсь перепилить ленту.

— Нам отсюда не выбраться, — простонал Чачо.

— Еще как выбраться! — заверил его Матт. — Только надо вести себя очень осторожно. Нельзя дальше проваливаться.

— Мы погибнем, — рыдал Чачо. — Если попробуем выбраться, кости обрушатся. А их тут тонны. Мы свалимся на дно, и нас засыпет.

Матт ничего не ответил. Он думал примерно так же. На миг его захлестнуло, пеленой заволокло мысли горькое отчаяние. Неужели это конец?! Неужели вот так закончится последний шанс на жизнь, который дали ему Тэм Лин и Селия? Они никогда не узнают, что с ним случилось. Будут думать, что он их бросил.

— Тэм Лин говорит, что когда кролики попадают в лапы к койоту, они перестают бороться, — сказал Матт, когда к нему вернулась способность владеть голосом. — Говорит, что кролики соглашаются умереть, потому что они животные и не понимают, что такое надежда. Но люди — дело другое. Они всегда борются за жизнь, как бы плохо им ни приходилось, и иногда побеждают, хотя кажется, что весь мир обернулся против них.

— Да. Примерно один раз в миллион лет, — отозвался Чачо.

— Два раза в миллион лет, — поправил его Матт. — Нас ведь двое.

— Ну и идиот же ты, — сказал Чачо, но плакать перестал.

Солнце медленно ползло по небу. Матту всё сильнее хотелось пить. Он старался не думать о воде, но ничего не получалось. Язык прилип к нёбу. На зубах скрипел песок.

— Я нашел острую кость, — сообщил Чачо. — Кажется, чей-то зуб.

— Отлично, — пропыхтел Матт, старательно перепиливая ленту о ребро. Эта чертова лента обладала удивительной способностью растягиваться. Он всё пилил и пилил, а лента только делалась всё длиннее и длиннее, но никак не рвалась. Однако вскоре она растянулась так, что Матт смог вытащить руки.

— Я освободился! — крикнул он.

— Я тоже, — отозвался Чачо. — Теперь высвобождаю ноги.

Матт ощутил проблеск надежды. Он осторожно подтянул ноги к груди и подцепил ленту обломком кости. Двигаться приходилось невыносимо медленно, чтобы не провалиться еще глубже, и каждую минуту он останавливался передохнуть. Он сильно ослаб.

Чачо, видимо, тоже подолгу отдыхал.

— Кто такой Тэм Лин? — спросил он в одну из таких пауз.

— Мой отец, — ответил Матт. На этот раз он не запнулся.

— Чудно как-то… Почему ты называешь родителей по имени?

— Они так хотели.

Наступило долгое молчание. Потом Чачо спросил:

— Ты и правда зомби?

— Нет, конечно! — возмутился Матт. — Думаешь, я смог бы так разговаривать?!

— Но ты их видел?

— Да, — ответил Матт.

Ветер стих, в воздухе повисла тяжелая неподвижность. Тишина была зловещей: казалось, пустыня чего-то ждет. Даже летучие мыши перестали пищать.

— Расскажи о зомби, — попросил Чачо.

И Матт описал ему одетых в коричневое мужчин и женщин, гнущих спину в полях, и садовников, которые ножницами подстригают траву на газоне у особняка Эль Патрона.

— Мы называли их идиойдами, — сказал он.

— Видимо, ты там долго прожил, — заметил Чачо.

— Всю жизнь. — Матт решил сказать правду.

— Твои родители были… идиойдами?

— Скорее их можно назвать рабами. В таком доме хватает работы и для людей с нормальным интеллектом.

Чачо вздохнул.

— Значит, с моим отцом тоже, может быть, всё в порядке. Он был музыкантом. Там у вас были музыканты?

— Да, — ответил Матт, подумав о мистере Ортеге. Но мистер Ортега не мог быть отцом Чачо — слишком давно он жил в поместье.

Солнце клонилось к западу. Было заметно темнее, чем положено в это время суток, даже если учесть, что хитросплетение костей загораживает свет. Снова подул ветер. Он стонал среди костей, как заблудившийся призрак, и оказался неожиданно холодным.

— Как будто Ла Льорона плачет, — сказал Чачо.

— Это просто сказка, — отозвался Матт.

— Мне о Ла Льороне рассказывала мама, а моя мама никогда не врала! — Чачо мгновенно заводился в ответ на любое оскорбление в адрес его матери, настоящее или мнимое. Матт знал, что она умерла, когда Чачо было шесть лет.

— Хорошо. Я поверю в Ла Льорону, если ты поверишь, что летучие мыши не опасны.

— Лучше бы ты о них не вспоминал, — сказал Чачо. Ветер задул еще сильнее, над равниной заклубилась пыль. Верхние кости загрохотали, и внезапно всё вокруг осветила яркая вспышка. Где-то вдалеке громыхнул гром.