Дом сестер

«Рядом с нами обрушился блиндаж, погибли все до одного. Эти проклятые блиндажи! В одну секунду они могут превратиться в братскую могилу… Дождь идет беспрестанно. У нас в блиндаже все залито водой на тридцать сантиметров. Все мокрое: одежда, обувь, одеяла, провиант… Это сплошная ледяная трясина. Один из моих солдат, несший еду, по-настоящему увяз, и двое других его вытаскивали…

…На пару дней мы разбили лагерь в пещере под землей; она была кем-то вырыта давным-давно. Воздух здесь такой ужасный, что никто не может долго выдержать. Невероятно холодно. Свечи, которые должны давать нам немного света, постоянно гаснут, потому что здесь очень мало кислорода…

…Постоянный артиллерийский обстрел с немецкой стороны. Мы опять сидим в блиндаже. Одно точное попадание, и мы погребены. Один солдат вчера потерял рассудок, начал говорить всякую бессмыслицу, и у него началась лихорадка. Позднее выяснилось, что его брат накануне погиб после ранения в живот…

…Я боюсь, Элис. Я еще никогда не испытывал такого страха. Предпочел бы получить пулю в голову, чем испытать состояние, когда над тобой рушится блиндаж. Я никогда не думал, что страдаю клаустрофобией, но здесь она проявляется у меня в большей степени, чем у многих других…

…Элис, когда это закончится? Когда это наконец закончится?»

Таким было последнее письмо. Потом от Джорджа не было никаких известий — в течение бесконечно долгих четырех недель.

— Это совершенно не значит, что произошло что-то плохое, — постоянно говорила Фрэнсис. — Ты только представь себе, что там происходит. Это было чудом, что до сих пор его письма приходили быстро и регулярно. Теперь всё не так.

— Не думаю. Другие же получают письма… — Элис наводила справки; доставка полевой почты из Франции в целом осуществлялась достаточно регулярно. — Он писал практически каждый день! Почему же теперь молчит?

— Не знаю. Я позвоню сегодня еще раз матери; может быть, она за это время что-то узнала…

Но Морин тоже не получала писем, хотя особенно не волновалась по этому поводу, потому что Джордж с начала войны и так прислал ей лишь четыре почтовые открытки, чтобы она знала, что он жив. Его отношения с родителями в известной степени так и не наладились. Своим звонком домой Фрэнсис добилась только того, что Морин теперь тоже забеспокоилась. Фрэнсис показалось, что голос матери на сей раз звучал иначе, чем обычно; он был не таким свежим и уверенным. А когда она спросила ее о самочувствии, Морин ответила, что беременность дается ей нелегко.

— Я просто старею. Раньше у меня не было никаких проблем.

Потом она добавила:

— Все происходит как-то одновременно: война, разлад между отцом и тобой… Ты знаешь, я на многое сейчас смотрю иначе. В жизни нельзя тратить слишком много времени на раздоры. Неожиданно все сразу может закончиться, и уже ничего нельзя будет поправить.

Что-то в голосе матери встревожило Фрэнсис. То, что она сказала, и как она это сказала, прозвучало пророчески. Морин действительно боялась. Боялась конца. Чьего конца? Она боялась того, что ничего нельзя будет исправить…

Теперь и Фрэнсис все больше беспокоилась за Джорджа.

В августе — после заключения пакта с Россией — в войну вступила Румыния. В середине сентября во Франции англичанами впервые были применены бронеавтомобили, благодаря чему появилась возможность преодолевать воронки от разрыва снарядов и окопы, — и английским войскам удалось продвинуться глубоко к рубежам немецкой обороны. Ликование в Англии было нескончаемым; многие предрекали, что мощные гусеничные машины сыграют решающую роль в дальнейших сражениях.

Но в действительности эйфория оказалась преждевременной; как часто бывало в этой войне, опять возникли проблемы с обеспечением. На фронт было отправлено слишком мало танков, и многие из них еще в пути вышли из строя. Оставшейся техники не хватало для широкомасштабного наступления. Короткий проблеск надежды быстро померк.

Однажды дождливым вечером в конце сентября Фрэнсис вернулась с фабрики и застала Элис в лихорадочных сборах в дорогу. В гостиной стояли два раскрытых чемодана, из-за чего в комнате практически не осталось места, где можно было бы стоять или ходить; несколько платьев было разложено на диване, который служил Фрэнсис кроватью. Между чемоданами балансировала Элис.

— Что ты делаешь? — удивленно спросила Фрэнсис, осторожно пробравшись в кухню, где поставила на стопку газет свои снятые в прихожей мокрые галоши.

— Я получила сообщение, — сказала Элис, — от командира батальона, где воюет Джордж. Он тяжело ранен.

Фрэнсис проглотила слюну.

— Что?

— Джордж лежит в лазарете в какой-то проклятой французской деревне. Он нетранспортабелен, — объяснила Элис.

Несмотря на плохие новости, она больше не казалась такой отчаявшейся и подавленной, как в предыдущие недели. Плохая новость была все же новостью. Неизвестность закончилась. Теперь она могла действовать.

С обмякшими коленями Фрэнсис опустилась на табурет.

— Боже мой, — прошептала она.

— У него при себе был мой адрес, а не адрес родителей. Поэтому написали именно мне, — сказала Элис, и в ее словах слышалось удовлетворение.