Дом с мезонином

"I call it good breeding," said Bielokurov, with a sigh, "not so much not to upset the sauce on the table, as not to notice it when some one else has done it. Yes. An admirable intellectual family.	- Хорошее воспитание не в том, что ты не прольешь соуса на скатерть, а в том, что ты не заметишь, если это сделает кто-нибудь другой, -сказал Белокуров и вздохнул. - Да, прекрасная, интеллигентная семья.
I'm rather out of touch with nice people. Ah! terribly.	Отстал я от хороших людей, ах как отстал!
And all through business, business, business!"	А всё дела, дела! Дела!
He went on to say what hard work being a good farmer meant.	Он говорил о том, как много приходится работать, когда хочешь стать образцовым сельским хозяином.
And I thought: What a stupid, lazy lout!	А я думал: какой это тяжелый и ленивый малый!
When we talked seriously he would drag it out with his awful drawl--er, er, er--and he works just as he talks--slowly, always behindhand, never up to time; and as for his being businesslike, I don't believe it, for he often keeps letters given him to post for weeks in his pocket.	Он, когда говорил о чем-нибудь серьезно, то с напряжением тянул "э-э-э-э", и работал так же, как говорил, - медленно, всегда опаздывая, пропуская сроки. В его деловитость я плохо верил уже потому, что письма, которые я поручал ему отправлять на почту, он по целым неделям таскал у себя в кармане.
"The worst of it is," he murmured as he walked along by my side, "the worst of it is that you go working away and never get any sympathy from anybody."	- Тяжелее всего, - бормотал он, идя рядом со мной, - тяжелее всего, что работаешь и ни в ком не встречаешь сочувствия. Никакого сочувствия!
II	II
I began to frequent the Volchaninovs' house.	Я стал бывать у Волчаниновых.
Usually I sat on the bottom step of the veranda. I was filled with dissatisfaction, vague discontent with my life, which had passed so quickly and uninterestingly, and I thought all the while how good it would be to tear out of my breast my heart which had grown so weary.	Обыкновенно я сидел на нижней ступени террасы; меня томило недовольство собой, было жаль своей жизни, которая протекала так быстро и неинтересно, и я всё думал о том, как хорошо было бы вырвать из своей груди сердце, которое стало у меня таким тяжелым.
There would be talk going on on the terrace, the rustling of dresses, the fluttering of the pages of a book.	А в это время на террасе говорили, слышался шорох платьев, перелистывали книгу.
I soon got used to Lyda receiving the sick all day long, and distributing books, and I used often to go with her to the village, bareheaded, under an umbrella. And in the evening she would hold forth about the Zemstvo and schools.	Я скоро привык к тому, что днем Лида принимала больных, раздавала книжки и часто уходила в деревню с непокрытой головой, под зонтиком, а вечером громко говорила о земстве, о школах.
She was very handsome, subtle, correct, and her lips were thin and sensitive, and whenever a serious conversation started she would say to me drily:	Эта тонкая, красивая, неизменно строгая девушка с маленьким, изящно очерченным ртом, всякий раз, когда начинался деловой разговор, говорила мне сухо:
"This won't interest you."	- Это для вас не интересно.
I was not sympathetic to her.	Я был ей не симпатичен.
She did not like me because I was a landscape-painter, and in my pictures did not paint the suffering of the masses, and I seemed to her indifferent to what she believed in.	Она не любила меня за то, что я пейзажист и в своих картинах не изображаю народных нужд и что я, как ей казалось, был равнодушен к тому, во что она так крепко верила.