Дом с химерами

– Гаси ментов! – вскинулся над «свиньей» новый лозунг. Завязалась кровавая битва… Но после первой же пары выстрелов в ходе сражения «свинья» утратила гордое звание «рыцарской». Растерянно замерла и даже звучно пукнула где-то в тылу.

– А ну, на выход, тать! – сурово скомандовал Кононов, демонстративно дунув на ствол «макарова», из которого всё ещё вился сизый дымок.

Испуганное хрюканье прокатилось по отпрянувшей «свинье». Утратив боевую монолитность, она мгновенно приобрела вид поросячьей толпы, которую шугнула от кормушки пьяная свинарка. Сначала, с визгом и давясь друг через друга в странном желании каждого оказаться в заднем ряду, толпа ринулась в обратную от Кононова сторону – в глубь склада. Но там каким-то образом оказался Точилин, щедро раздававший зуботычины направо и налево одной левой. «И слава богу, что не правой», – здраво оценила толпа глянцевый блеск пистолета в его правой руке. Слегка помявшись в нерешительности, недавняя «рыцарская свинья» пристыженно последовала за пастухом Кононовым на выход.

Эту картину и увидели два бомжа, мирно беседующие на помойке близ склада «Абреков». Один оперуполномоченный вёл за собой понурую толпу, другой, неутомимо и со злым вдохновением, подгонял её сзади пинками. Ярость его была вполне понятна, ведь у капитана Точилина под глазом красовался приличный – в смысле изрядный, – сине-багровый синяк. Пинками же Арсений распределил задержанных вдоль стены. Как водится: руки на стену, ноги шире, зад отставить, чтоб удобней было шарить по карманам и поддерживать дисциплину.

Наверное, именно это построение и было зря. Привычные к подобному итогу большинства своих мероприятий, скинхеды быстро очухались. Это тебе не две неожиданные вспышки с грохотом в подземелье, где и бежать-то особо некуда. Тут мысли о побеге явно стали затёсываться в кожаные головы. Скинхеды начали переглядываться из-под рук, упёртых на стену, зло коситься по сторонам, зловеще перемигиваться. Дело явно клонилось к массовому побегу, не столько из расчёта, что всех не перестреляют, сколько из чувства сохранения собственного достоинства… какое ни есть.

– Ну-ка, без фантазий! – пресловутым оперативным чутьём почуял неладное капитан Точилин, начавший повальный обыск с одного края шеренги. Лейтенант Кононов потвёрже расставил ноги, словно на огневой позиции тира, пересчитывая стволом «макарова» бритые головы.

Но главными действующими лицами оказались не они…

Глава 15. Бас, тенор и одноглазый Кузя

Михалыча – приятеля своего и сожителя, в невинном смысле этого слова, то есть разделяющего ночлег в комнатёнке, пропахшей псиной, – Роберто не видел уже дня три. И тут…

– Вильгельм! – порицал вожака своих воспитанников отставной оперный бас не окончательно угасшим оперным басом. – Не ешьте эту гадость, Вильгельм. Во-первых, что за пример вы подаёте стае. А во-вторых, эта гадость непременно испортит вам печень – и что я потом скажу попечительскому совету? Ладно бы, Кристофф, он безнадёжно испорчен, но вы-то…

Но Вильгельм только стыдливо жмурился. А отставной йоркширский терьер Кристофф, выдворенный в отставку в связи с замужеством хозяйки, продолжал неутомимо грызть «эту гадость», то ли и в самом деле не слыша обидных слов давно не стриженными ушами, то ли игнорируя воспитателя. И тут слева от терьера, на россыпи консервов с маслянистыми этикетками «тушенка свиногов.», выросла знакомая тень, но не столь же обширная, что и тень справа, – то есть не такая, как тень самого мэтра Роберто.

– А-а, молодой человек! – живо, насколько это возможно при его весе, обернулся к хозяину новой тени «собачий пастух». – Вот уж не знаю, радоваться ли вашему тут появлению! Ну да всё равно рад.

На отставного оперного гранд-баса из-под кустистых бровей смотрело его же отражение, разве что чуть перефразированное и уменьшенное. Та же иерейская борода за пазухой такого же чёрного пальто, та же одутловатость лица, пропечённого улицей, как луковица на сковороде, тот же сплин в очах. Разве что рыхлость Михалыча была характера воскового, болезненного, да шляпа на нём была не легкомысленно соломенная, а совковая, пронзительно знакомая всякому участнику происходивших во времена оны, сиречь недавно, первомайских демонстраций, – если кому охота была смотреть на трибуну.

– Что это вы – то рады, то не рады, – буркнул Михалыч.

Ещё одним отличием от оперного баса был его тенор, то и дело срывающийся в плаксивый фальцет.

– Вы не ночевали, Михалыч, – развёл пухлыми ладошками Роберто. – И я, грешным делом, уже решил, что вы, известный ловелас, вернули себе и жену, и положение в обществе. И в её обществе сейчас нежитесь на лазурных берегах Гондураса.

– Смейтесь, смейтесь, – это был как раз тот случай, когда ворчливый тенор сорвался на рыдающий фальцет. – Вам бы всё издеваться, старый вы Мефистофель.

– Нисколько, нисколько, – замахал пухлыми ладошками отставной оперный бас Роберто. – Я совершенно искренен.