Дом с химерами

Говорят, человек, увидевший то, чего не может объяснить, тут же это забывает – его психика включает предохранители. И кто знает, как много странных вещей мы видели за всю свою жизнь. Видели и забыли. Этот Дом с химерами – он как наркотик: пугающие видения, чувство опасности, страх, адреналин… Так и тянет попробовать еще раз. И почему-то ничего не забывается – Жабик до сих пор вспоминает своего висельника.

…Глеб поднялся мне навстречу – я едва различила его в полутемном зале. Выглядел он плохо. Щетина, синева под глазами, воспаленные красные веки. У его столика стояла большая спортивная сумка.

– Спасибо, Катя! Извините, что я позвонил. Мне кажется, вы единственный трезвый человек среди всех моих здешних знакомых. Я имею в виду, с трезвой головой. Хотите кофе? Или коньяк?

– Глеб, вы завтракали? – Я скользнула взглядом по чашке кофе и крохотному графинчику коньяка.

– Не хочется.

– Я тоже не завтракала. У них тут есть блины с грибами, давайте? Я не могу одна.

Еще как могу! Но как по-другому убедить его, что нужно проглотить хоть что-нибудь? Я видела, что он колеблется.

– Как ваш Голос? – спросила я. – Вы еще в «Приюте»?

– Да, наверное. Голос? Нормально… – сказал он неуверенно, быстро взглядывая на меня и тут же отводя глаза.

– Глеб, что случилось?

– Понимаете, я даже не знаю, как сказать… Вчера весь день в «Приюте» были гости, сочиняли планы спасения тонущего, привлечения общественности, вплоть до скандала, шествий в костюмах и пикетов. Одним словом, шум, гам, толпа. Были все наши и двое новеньких: философ Федор Алексеев – нестандартный персонаж с очень странными идеями, и еще один человек из музея, это он написал статью…

– Евгений Гусев?

– Вы с ним знакомы?

– Знакома. И что же вы решили?

– Попытаться отбить «Приют» для Молодежного. Можно даже разделить его с музеем этнографии. Нужны деньги, и нужно, чтобы горожане возмутились. У вас есть влиятельные знакомые? Понимаете, большинство будет за аквапарк, народу в театр сейчас ходит немного, а тут крутая развлекаловка. В столице ходят, а здесь не очень. Не уверен, что получится. Да и власти захотят аквапарк – это живые деньги.

– У меня есть знакомый журналист, Леша Добродеев, я попрошу его дать материал о спасении «Приюта». Сначала Гусев, теперь Добродеев. Нужно ввязаться, а там посмотрим. А деньги… – Я вдруг представила себе, как обращаюсь за помощью к Ситникову… – Нужно подумать. Я считаю, прекрасная идея.

Мы помолчали. Мне казалось, что он не решается что-то сказать.

– Ляля Бо – это актриса, ее настоящее имя Ирина Евстигнеева, – начал он, – придумала, что в доме живет привидение Амалии Шобер, которая покончила жизнь самоубийством…

Я улыбнулась.

– Амалия Шобер? Женщину, кажется, там никто еще не видел.

– Ну я рассказал ей, что… Понимаете, Катя, от всех этих разговоров у меня уже крыша едет. А у нее воображение работает, как у всякой женщины, да еще и актриса. Вот она и придумала эту Амалию. А дело в том… Понимаете, я, кажется, видел на втором этаже человека… женщину.

– Вы уверены?

– В том-то и дело, что нет! – воскликнул он с досадой. – Вы же понимаете, приходят Виталя, Жабик, теперь еще и Арик и другие, причем не с пустыми руками. «Приют» стал вроде острова свободы, все дозволено. Другими словами, все лакают, как не в себя. Виталя вообще решил туда переселиться, говорит, все надоело, какой-то мертвый сезон по жизни, а тут хоть что-то происходит. И в таком размазанном состоянии я ее и увидел… В конце коридора, высокая, тонкая, на фоне окна – там в торце круглое оконце. И почти темно. А утром я ничего и не вспомнил бы, но осталось чувство оторопи, и еще я зачем-то подпер ручку двери спинкой стула. Зачем-то я это проделал, правда? – Он смотрел на меня сумасшедшими глазами, в них были надежда и тревога.

Оказывается, все гораздо хуже, чем я предполагала. Алкоголик с паранойей, кроме того, были проблемы раньше, он сам говорил. Называется «рецидив». Я неуверенно смотрела на него; он, дернув кадыком, сглотнул.

– Глеб, еще что-нибудь? – спросила я наобум.

– Да! Она приходила сегодня ночью! – выпалил он, решившись. – Вот! – Он сунул руку в карман джинсов.

– Что это? – спросила я, рассматривая серый комочек ткани на столе.

– Это ее носовой платок. Там еще вышита буква А, то есть Амалия Шобер. Нет, необязательно Амалия, это может быть любое имя на А. Ляля Бо как оракул… Или ведьма. Я всегда знал, что все женщины немного ведьмы.

– Она что-нибудь сказала? – Я проигнорировала замечание насчет ведьм.

– Она просила меня уйти из «Приюта», потому что там смерть. Она несколько раз повторила: «Уходите!»

– А… какая она?

– Высокая, в длинном платье, с длинными волосами. И лицо у нее переливалось искорками. Она была сиреневая! – Его глаза лихорадочно блестели; он вцепился побелевшими пальцами в край стола.

– Переливалось? Что значит переливалось?

– Ее лицо было трудно рассмотреть, и оно действительно переливалось. И искорки пробегали… Как на новогодней елке. Еще я запомнил запах.

«Серы?» – хотела спросить я, но удержалась.

– Нежный, тонкий, каких-то цветов…