Дом с химерами

Ляля Бо все говорила и говорила, вводя Глеба в подводные течения театральной жизни – голос ее напоминал журчанье ручейка, – и его стало клонить ко сну.

Они расстались, когда уже стемнело. Жабик настойчиво приглашал Глеба к себе, но тот снова отказался. Странное дело, его тянуло в «Приют». Ляля Бо расцеловала его на прощание и перекрестила – как на войну отправляла. И он пошел к себе. По дороге с удивлением осознавая, что думает о «Приюте» как о родном доме, а привидение, пугавшее его в первые дни, уже кажется нестрашным, почти членом семьи. Оно не угрожало, не сбрасывало его с лестницы, не душило подушкой. Оно присутствовало где-то на заднем плане и не давало потрогать себя рукой. Оно создавало фон и ауру «Приюта», а каковы были его намерения, одному Богу известно. Глеб стал думать о нем как о реальном человеке. Голос, как определила романтическая Ляля Бо, принадлежал Амалии Шобер. Бедная Амалия Шобер, жертва несчастной любви, покончившая с собой и теперь бродящая неприкаянно по старому дому! Она сама, наверное, боится и шарахается от всякого звука. А еще ее, наверное, тянет к людям, так как она устала от одиночества…

Он толкнул заскрипевшую калитку и зашагал по тропинке к дому. В саду стояла темень – хоть глаз выколи. Глеб слышал, как где-то там, высоко в ветках, возятся и попискивают птицы. Ему почудилось движение у правого крыла дома, и он вздрогнул. Стал так пристально всматриваться в слабо белеющие стены, что зарябило в глазах. Но, видимо, померещилось – вокруг было тихо и сумрачно.

Он отпер дверь, чувствуя чье-то неуютное и недоброе присутствие за спиной, и, намеренно неторопливо проворачивая ключ, запер ее, хотя больше всего ему хотелось рвануть в свою келью и забаррикадироваться стулом. Светя фонариком, поднялся по визжащей лестнице. В келье зажег свечку. Неровное пламя отразилось в темном оконном стекле. Там также отразилось его лицо – черт нельзя было разобрать, только провалы глаз. «Как череп», – подумал Глеб, отводя взгляд.

Он достал початую бутылку коньяку, уже не в силах выдерживать сосущую тоску, выгрызающую внутренности, предвестницу знакомой жестокой депрессии. Подумал, что сорвался и стремительно летит в бездну… И вдруг вспомнил подвал дома, куда заглядывал недавно и откуда лезла сырая удушливая чернота; отвинтил пробку и стал пить из горлышка – задерживая дыхание и обжигая горло…

…Свеча таяла и потрескивала, догорая. В окно заглядывала ночь, и колючая звезда пробилась сквозь ветки деревьев. Дверь вдруг медленно приотворилась, и в Глебову келью бесшумно вплыла женщина. Была она тонкая и высокая, в длинном серо-лиловом платье, с распущенными волосами. Постояв на пороге и рассмотрев горящую свечу, спящего на разоренной постели мужчину и собственное отражение в ночном окне, она подошла к столу и опустилась на табурет. Глеб был похож на покойника – мертвенно бледный, с густой синевой во впадинах глаз, со сложенными на груди руками…

Женщина наклонилась над спящим и прошептала:

– Вы живы?

Эти слова произвели магическое действие – Глеб открыл глаза и затуманенным взором уставился на женщину. Лицо ее виделось ему неясно, в дымке. Оно словно переливалось мелкими искорками, и это мешало его рассмотреть. Глеб попытался поднять руку и прогнать видение, но рука ему не повиновалась. Огонек свечи дергался, догорая, отчего странно менялась ее мимика. Казалось, женщина гримасничает – то улыбается, то хмурится. Он пристально смотрел ей в глаза, она притягивала его как магнит железо.

– Вы живы? – повторила она едва слышно, и Глеб скорее догадался, чем расслышал ее слова.

– Жив, кажется… – пробормотал он.

– Послушайте… – Она оглянулась на дверь. – Сейчас погаснет свеча… Послушайте! Вам нужно уйти. Завтра же. Уходите. И больше не возвращайтесь. Никогда. Никогда. Никогда. Обещайте, что не вернетесь… Пожалуйста!

– Почему? – удалось выговорить ему, и он не узнал собственный голос. Он все тянул к ней руку, но его рука ловила лишь воздух.

– Так нужно. Пообещайте.

– Кто вы? Амалия?

– Уходите, я вас умоляю!

– Почему?

– Иначе вы умрете. Здесь плохо.

– Кто вы?

Она приложила палец к губам, призывая к молчанию, словно прислушивалась. Он подумал, что она слышит звуки и голоса других сущностей, недоступные ему. Вдруг она поспешно кивнула, легко поднялась и поплыла к двери. На пороге обернулась и прошептала:

– Уходите! Здесь смерть! – и снова приложила палец к губам: молчите!

И словно в ответ на ее слова послышались звуки органа. Медленные, глубокие, бравурные, они продирали до костей, летели ниоткуда и леденили кровь. Это был траурный марш…

Глебу показалось, что женщина вскрикнула и покачнулась. Спустя миг ее не стало, только сквознячок мазнул по лицу…