Дом родной

Но в это время разговор был прерван. На окраине Орлов появился дядя Котя во главе большой группы фабричных девчат, шагавших с веселой песней. Дядя Кобас поздоровался со всеми за руку уважительно и деловито. Подошел Манжос и, видя, что секретарь еще не уезжает, попросил у него разрешения отлучиться по делам. Надо было позаботиться о прибывших девчатах.

Кобас остался и понемногу включился в разговор секретаря обкома с Зуевым. Тот долго присматривался к Кобасу, задавал ему вопросы, а когда вернулся Манжос, сказал, что забирает предфабкома с собой.

Тогда еще не стало ежегодным правилом, неразумным обычаем посылать студентов — с толком или без толку — в села, чуть ли не наполовину закрывать фабрики, направлять квалифицированных рабочих на поля в качестве сельскохозяйственных разнорабочих, срывая производственный план цехов. Кобас делал это от всего сердца, сумев поднять своих спичечниц на помощь колхозникам. И это понравилось Матвееву-Седых, Зуеву и, конечно, больше всех предколхоза Манжосу.

— Нюрка за старшую справится. Этой не впервой, — кивнул Кобас Манжосу, залезая в секретарскую машину.

Зуев козырнул. Глядя вслед машине секретаря обкома, помчавшегося в район, он озабоченно подумал: «Не забыл ли я чего-нибудь? Не напутал бы дядя Котя Кобас чего. Ведь будет проверка фактов. Все-таки разберутся. А про Шамрая так и не сказал…» — горько, с упреком самому себе подумал он.

И не успела улечься пыль, завихренная машиной, как из грозовой тучи, давно уже наползавшей на Орлы с запада, хлынул благодатный ливень.

Обрадованные ребятишки зашлепали босыми ногами, подставляя льняные копенки волос и личики теплому дождю, а старый Алехин, щурясь, произнес:

— Эх, красота, Петро Карпыч. Привез ты нам счастье какое.

— Справедливого руководителя, — сказал Зуев.

— А? — старик Алехин не понял. — Нет, что ты. Майский дождичек.

Грамотей Зуев вдруг вспомнил вычитанное изречение Бисмарка о дожде в мае… Улыбнулся.

— Ты чего это? А ну? — страх как любивший задушевные разговоры, спросил, любопытствуя, Алехин.

— Да вот вспомнил Бисмарка…

— Которого? — спросил старик, словно знал этих Бисмарков столько, сколько в Орлах Алехиных.

Зуев объяснил:

— Был такой немецкий политик и государственный деятель. Канцлер, по-ихнему.

— Понятно.

— …Так это он сказал: «Два дождя в мае, и Россия непобедима!»

— Гляди ты! Вот оно как… Но все ж таки наши мужички про это самое так понимают: два дождика в маю… — и дальше Алехин добавил такое, что даже фронтовик Зуев, слыхавший в жизни всякое, расхохотался и покраснел.

— Вот это фольклор! — воскликнул он. А про себя подумал: «Жаль, что для Инночкиных изысканий по лингвистике не подойдет. Да и то сказать: и деду Алехину, и Свечколапу, и Манжосу, да и мне тоже — начхать нам сейчас на ученые прогнозы Бисмарка, на академиков Марра и Мещанинова. Пускай теперь возьмут нас голыми руками. И на хитроумную тактику Сковородникова вместе с Шумейкой и Сазоновым тоже начхать».

15

На следующий день, вернувшись домой, Зуев узнал от Ильяшки Плытникова, что в районе действительно началась серьезная проверка фактов. Секретарь обкома вчера до часу ночи вызывал к себе коммунистов, руководящих работников района. Взяв Зуева за пуговицу и даже привстав на носках, Ильяшка шепнул:

— Феофаныч наш прямо… одним словом — медвежья болезнь. Манатки собирает. Ну, дела. Вот это я понимаю. Есть все-таки правда на белом свете.

По совету Новикова Зуев задержался в Подвышкове.

Все происходившее в районе в последующие несколько дней смахивало на быстрый монтаж в немом кино. То закрытое, то расширенное бюро заседало три дня подряд. Были вызваны все председатели колхозов и секретари партийных организаций. Седых расспрашивал каждого, давал деловые указания, предварительно выслушивая мнение Швыдченки, начмила Пимонина, Кобаса и других членов райкома.

Сазонов только один раз попытался было вставить несколько слов, по мнению Федота Даниловича, слов правильных, но Матвеев-Седых таким тяжелым, укоризненным взглядом повел в сторону предрика, что тот втянул голову в плечи и стал похож на испуганного кролика колхозной фермы Свечколапа.

Ожидали оргвыводов. Но их не было.

— Все остались пока на своих местах, — комментировал Ильяшка Плытников, удивленно пожимая плечами. — Или, может, на бюро обкома вызовут? В исполкоме кабинет Сазонова люди совсем перестали посещать.

— Обходят словно покойника, — пожаловался Зуеву Сидор Феофанович.

А затем вдруг полковник Корж позвонил военкому Новикову и вызвал к себе Зуева.

— Ты на меня зла не держи, полчок, — как-то странно качал разговор облвоенком. — Тут, брат, где-то в высших сферах вопрос решался. Видимо, откомандируют тебя. — И хитро улыбнулся. — А мое дело, я тебе скажу, собачье. Как прикажут, так и гавкну. Ровно в девять завтра в обком. Зайдешь прямо к Александру Семенычу.

— Это кто?

— Да Матвеев же Седых. Очень тобой интересовался, хвалил даже. Допытывался до подноготной. Все знает: и про Максименкова, и про твою московскую зазнобу…

— Это моя жена, товарищ полковник. И дочь у нас имеется, — отрезал Зуев.