Дом родной

— Да, — подтвердил Максименков. — Когда можно будет поговорить в неофициальном порядке?

— Сейчас выясню у военкома, а вы пока погуляйте, — сказал Зуев, шагнув к дверям кабинета Новикова. Уже входя туда, он слышал, как одессит спрашивал кавалериста:

— Шьо? Твой дружьок ужье не военком?

Зуев прикрыл за собою дверь. Подполковник, поздоровавшись, спросил:

— Тебе знакомы эти… туристы? — Он показал на окно, за которым стояли три грузовые машины.

Петр Карпович откровенно рассказал Новикову о встречах с Максименковым на войне, не скрыл он и неприятной истории с «рекомендацией» при назначении в Подвышковский военкомат.

— Так, говоришь, боком вылезла ему твоя трофейная машинка? — ухмыльнулся Новиков. — Ну, смотри, поглядывай. Хлопцы, видать, стреляные. Одесситы, одним словом.

Зуев пожал плечами:

— Черт их знает. Но все же этот кавалерист вояка был неплохой. А потом Одесса — город-герой… Да и неудобно как-то мне перед ним формалистику гнуть.

— Приехали за картошкой. Из Одессы-мамы, — продолжал Новиков. — Дело как будто бы обычное. Но — гляди в оба.

Зуев посмотрел в окно. Там у машин без всякого дела топтались Максименков с одесским дружком. Тот нетерпеливо поглядывал на окно военкомата.

Все три грузовика были трофейные: один — большой грузоподъемности, другой — двухтонка «оппель-блиц», а третий смахивал на «рено».

Зуев, закончив неотложные дела, вышел из военкомата и направился к машинам. Подходя к ним, Зуев слышал, как одессит болтал от скуки.

— Скажи, пожалуйста, как твой дружьок все по-хозяйски устроил, — обращаясь к Максименкову, кривлялся с какими-то намеками Жора. — Прямо-таки удивительно. Была пивнушка — стало военное учреждение.

Зуев, нахмурившись, остановился.

— Что, при немцах приходилось вам тут бывать, что ли? — спросил он сухо.

— Зачем? Вы за кого меня принимаете? Я первым ваш городок освобождал. Морячок и танкист одновременно. Из армии Рыбалки. Может быть, надо показать документы?

— Ладно, — оборвал его Максименков.

— А щьо? Надо все делать чисто. А то твой кореш еще нас за спекулянтов посчитает.

— Ну, хватит. — И, обращаясь к Зуеву, Максименков спросил: — Может, посидим где-нибудь? Есть у вас тут какая-нибудь забегаловка? Или колхозная столовая? А может, коммерческий ресторан?

Через полчаса они втроем уминали кулеш из требухи, заказанный для гостей по коммерческим ценам, и Зуев убедился, что действительно ребята командировочные. Они приехали закупать картошку, уродившуюся в тот год неплохо в северных песчаных краях. И никакого особенного участия в этих делах они у Зуева не просят, а только хотели бы, чтобы он указал колхозы, где можно раздобыть нужную им продукцию.

— Разве шьо бензинчиком подзаправиться. А больше ничего не потребуется, товарищ майор, — сыпал как горохом юркий Жора.

Зуев порекомендовал им съездить в «Орлы».

— Колхоз хороший. Попытайтесь. Председатель — мужик оборотистый.

— Это как, эти самые дворяне, чи щьо? — спросил Жора, человек по всем статьям действительно бывалый.

Они посидели за кружками пива в закрытом зале для районного актива. За это время подвыпивший одессит успел рассказать целую кучу забавных историй. Особенно удавались ему байки автобиографического порядка. Максименкову они, видимо, были хорошо известны, но все же слушал он их с восхищением и авансом подмигивал Зуеву при каждом фабульном повороте.

Лысый и рябой Жора оказался добродушным балагуром. Но в то же время странно вспыльчивым и с определенными вкусами.

— Тише: женщина, — остановил ею шепотом Максименков, когда в «кабинет» стали приходить на обед руководящие работники.

Первым аккуратно, к началу обеденного перерыва, явился Сазонов. Он молча занял свое обычное место и, не заглядывая в меню, кивнул официантке:

— Давайте.

При его появлении Жора, искоса наблюдая за Сидором Феофановичем, понимающе подморгнул и продолжал сыпать своим нахальным говорком, рассчитанным на всех посетителей столовой.

Затем в столовую вошли Швыдченко, Новиков и Пимонин. Вскоре в закрытом зале было полно. Жора не унимался. Он, видимо, был лицедей по натуре. Сначала никто не обращал на него внимания, но когда разговор зашел о кино и о музыке, в которых Жора был знатоком, Максименков стал восторженно комментировать сентенции своего дружка:

— На киношников он всю жизнь в обиде… Ты понимаешь, как они с его «талантом» обошлись…

— Это же я возил на лайбе того, с патлами как у пуделя, режиссера и того носатого оператора, который на отощалого ворона смахивает. По всему одесскому рейду. А туманы! А?

— Это же он — тот самый Жора. Можно сказать, соавтор знаменитых, потрясших весь мир кадров севастопольского рейда, — захохотал Максименков. — Понимать надо!

— Мы же всю эту муру снимали в Одесском порту.

— Ты понимаешь? И когда вышел на экраны мира «Потемкин», Жора так и не увидел себя на экране. Он был в студенческой тужурке с блестящими пуговицами в знаменитой сцене с одесской лестницей, — соболезнующе закатил глаза Максименков. — Петро Карпыч, друг, кто вкусил яд искусства, тот не прощает таких обид. Слава артиста — ядовитая слава.