Дом последней надежды

Не церемония, лишь тень ее. Будет заснеженный сад и красные ветви барбариса, плоды которого Шину давно порывалась снять, но мне жаль было красоты.

Будет столик.

Тишина.

Вороны и тенгу, ревниво следящие друг за другом…

На мой лоб плюхнулась влажная тряпка, и я открыла глаза. Хорошо, пожалуй, что решили обойтись без косметики. Пудру бы разом смыло. Впрочем, я сама по себе была достаточно бледна, а пара капель настойки Мацухито бледность эту усилила, правда, добавила головной боли и слабости, но зато все выглядело весьма натурально.

— Очнулась? — Матушка наклонилась, уставившись в мои глаза. — До чего же ты упрямое существо…

— Мама…

Голос сел. И прозвучало вполне естественно…

— А я тебе говорила, что все этим и закончится. — Она подняла тряпку двумя пальцами и брезгливо скривилась. Маска ее лица пошла трещинами, но матушку это, похоже, мало волновало. — Но твое упрямство…

Тряпка плюхнулась в плошку с водой. Исходящий от нее травяной запах раздражал, и я с трудом сдерживалась, чтобы не чихнуть. С ароматическими маслами девочки переборщили.

— Ты… меня… ненавидишь, — я старалась говорить шепотом, и матушке пришлось наклониться, чтобы расслышать.

— А ты постоянно бормочешь… никогда не умела сказать нормально, что тебе надо. Дали же боги дочь… это все его кровь… не стоило связываться. — Она помотала пальчиком в воде, а потом вытерла его о мое одеяло. — Надеюсь, все скоро и вправду закончится…

— За что?

Этот вопрос вырвался не у меня. Та часть Иоко, которая еще осталась, недоумевала.

И плакала.

И… пора бы понять, что эта женщина нам чужая. Родила? Это еще ничего не значит. Пришлось, верно, чтобы у отца не было повода разорвать узы постылого брака. Колдовство? Ни одно колдовство не удержит годами… а вот любовь…

Отец нас любил.

По-настоящему. И потерять боялся. И… и может, не сам он умер? Нестарый крепкий мужчина, который никогда-то не жаловался на боль…

Это предположение, и только, но доказать ничего не выйдет.

— Что? — Матушка, изучавшая стену, обернулась. — До чего же ты утомительна в своей никчемушности. Я в твои годы уже получила все, чего желала… а ты… ты появилась, чтобы отнять у меня мою красоту. И он перестал смотреть… раньше он видел только меня, ловил каждое слово, готов был исполнить любое желание.

Ей это надо было?

Восторг и поклонение? Осознание собственной власти?

Она присела у постели и коснулась моего лица, а мне пришлось приложить усилие, чтобы не отпрянуть. Пальцы холодные и скользкие, будто…

— Что ты понимаешь, глупенькая, — теперь голос матушки звучал нежно, почти воркованием. — У тебя с самого рождения было все, что только пожелаешь… ты никогда не голодала… не знала, каково это: засыпать и бояться, что не проснешься, что мороз убьет тебя… мороз коварен… или не убьет, а… у меня было несколько сестер. Старшая стала юдзе… средняя уснула у очага, забыла, что огонь надо поддерживать, и тот погас. Отец вышвырнул ее из дому, и она исчезла… говорят, ее потом видели… бродит, ищет путь к дому…

Она гладила волосы.

Вздыхала.

— Моя матушка была страшна, как ону… она работала от заката до рассвета… и все равно отец ее бил. Просто чтобы было на кого выплеснуть злость. Как же, она родила ему только дочерей, проклятая утроба… так он ее называл. А я знала, что не хочу такой жизни. Я родилась красивой. С синими глазами… и отец решил, что матушка ему изменила. В нашей деревне ни у кого не было синих глаз, но разве это имеет значение?

Почему я не испытываю жалости?

К той девочке, которая росла где-то на берегу, в забытой богами и людьми деревушке, быть может, а к женщине, притворявшейся несчастной, — нет.

— Мне повезло… у моей матушки была сестра. Она вышла замуж за человека, которого в нашей деревушке считали никчемным. Он не ходил в море и не охотился, но сидел с кистью и тушью, осваивал хитрую науку начертания. И достиг совершенства, иначе не удалось бы получить одиннадцатый ранг… старшая мудрость, да… большой человек с правом носить темно-черную шапочку, украшенную круглым камнем. Они уехали в Итсаку, городок, который стоял недалеко, но редко кто из деревушки осмеливался войти в него…

Матушка отстранилась.

— Они жили по-своему счастливо, вот только боги не благословили их брак детьми. Пожалуй, кто другой отправился бы в храм и вышел свободным человеком… нашел бы другую жену, плодовитую, но… он любил ее… я никогда не видела, чтобы кто-то кого-то настолько любил…

А ведь она завидует.

Завидовала тогда, причем и чужой жизни, и чужой любви.

— Она навещала мать. Изредка. Привозила рис. И одежду. И… и забрала меня. Мне было семь лет. Я выросла достаточно большой, чтобы не причинять беспокойства. Знаешь, я ее ненавидела…

Потому что быть благодарным кому-то — тяжело. Не каждая душа справляется.

— Она думала, что облагодетельствовала меня… отмыла… я впервые в жизни мылась целиком. А служанка вычесывала волосы. Сколько в них было насекомых… потом меня одели и накормили досыта. Они ели несколько раз в день, представляешь? Хотя… откуда тебе… ты ведь сама такая…

Ее улыбка была нежной.