Дом полнолуния

По дороге в комнату я подобрала обрывок газеты, валявшийся посреди коридора. Газеты в Здании живут какой-то особенной жизнью. Я не знаю, откуда они появляются, куда исчезают. Однажды я собрала все газеты на трех этажах, ни одного клочка не оставила, свалила все огромной бумажной грудой и подожгла. Горело ярко, но без толку. На утро они появились снова, их было даже больше, чем обычно, ветер гонял их по коридорам и швырял в лицо, издеваясь и злорадствуя. А теперь только один несчастный обрывок посреди коридора, как бельмо на глазу. Зачем я его подняла? На пожелтевшей от сырости бумаге можно было прочесть всего две строчки, какой-то стих-уродец:

Дохлая кошка лапой елозит запретный клей -

Жди гостей.

Какая гадость. Меня передернуло. А в висках стучало: «Жди гостей. Жди гостей. Жди гостей…» И я приготовилась ждать. Не то, чтобы мне стало заранее страшно, просто я набралась пустоты и равнодушия. Иначе здесь нельзя. Нет уж, хватит меня пугать. Жди гостей. Надо же, запланированный визит. Жди гостей, хм. Погань ночная. Ничего у тебя не получится. Ни-че-го.

Ночь наступила совсем незаметно, просто все время было светло, и я только на минутку закрыла глаза, а когда открыла их, уже дышала ночной темнотой. Это было нечестно. Нельзя так. Неправильно. Я съежилась на диване, укутавшись в плед, и пыталась смотреть в окно. Как-то необычайно холодно было в комнате, ни одежда, ни плед не спасали. Через щели между стеной и дверью ловко просачивались ледяные сквозняки, пальцы на руках совсем закоченели, по телу гулял озноб.

Я еще подумала, что, наверное, снаружи опять зима, и если во дворе есть лужи, то они замерзли. Сразу как-то в голову полезли мысли о камине, или грелке, или костре, да-да, лучше всего костер, он живой, рыжий, к нему можно протянуть руки, он потрескивает и плюется искрами. В самой середке угли светятся белым и подмигивают, как лукавые старички. Костер. Да. От него исходит мягкое шерстяное тепло, окутывает с ног до головы и баюкает. И оранжевый свет пляшет на лбу, на щеках, и спокойно, так спокойно внутри…

Откуда-то я знаю это, но не помню, откуда. Это было не здесь, точно, – в Здании не бывает настоящих костров. То пламя, которое плясало на обломках мебели или в кипе мятых газет, не дарило уюта, оно кусалось и чадило, травило горьким дымом, все норовило схватить, обжечь, уничтожить. Здание не любит, когда огонь зажигает кто-то, кроме него самого. Поэтому я не развожу костров, даже когда мне очень холодно. Теперь уже не развожу.

Я почувствовала чье-то присутствие, вздрогнула и открыла глаза. Я не заметила, как она вошла. Дверь по-прежнему была закрыта на задвижку, и ничего в комнате не изменилось, только она стояла прямо напротив дивана и смотрела на меня. Странно, я совсем не испугалась. Я просто не могла ее бояться, настолько нездешней она казалась. Она была высокая, статная, в бесформенной полотняной хламиде цвета ночного воздуха, с худым скорбным лицом и апатичным взглядом. Она, кажется, ничего не хотела от меня – просто стояла и смотрела. А перед ней, на низеньком треножнике, пылала углями жаровня, плевалась искрами и расточала мягкое шерстяное тепло. Угли подмигивали, как лукавые старички.

– …

До меня не сразу дошло, что она говорит. Я совсем не ожидала этого, она не должна была говорить, она была тенью, сном, и эта жаровня, и это тепло, и это спокойствие – здесь так не бывает. Просто не бывает. Я некоторое время пыталась понять ее слова.

– Подойди, – повторила она каким-то тусклым голосом. – Подойди. Согрейся, – и посмотрела на мои руки. Просто посмотрела.

Я медленно спустила ноги с дивана и глянула ей в лицо, пытаясь понять, что будет дальше. Руки мерзли ужасно, очень хотелось устроиться возле жаровни и пропитаться ее теплом. Но что-то мешало. На что-то ее голос был похож.

– Зачем ты мне? – сразу стало ясно, что ответа не последует. Она не меняла скорбного выражения лица, и я не могла даже толком понять, шевелятся ли ее губы, когда она произносит слова.

– Согрейся, – повторила она. – Ты замерзла. Согрейся.

– Ты мне снишься, да? Или ты настоящая? Зачем ты пришла? Чего ты хочешь? – я чувствовала, как очень знакомый мне, мелкий, гаденький страх шевелится где-то внутри, шевелится и выпускает наружу озноб.

Меня трясло. Холодно. Она не живая. Очень холодно. Но кто сказал? Нельзя ждать только ужаса. Почему неживая? Почему сразу страх? Холодно. Очень холодно. Почему я так боюсь, ну же, она ничего мне не сделает. Она принесла тепло, свет, покой, посмотри на нее, с таким лицом нельзя сделать ничего плохого, она же, как статуя, совсем не шевелится, может, ее и не существует вовсе, может, это просто сон, так хоть во сне перестань бояться, согрейся, ты же так замерзла, девочка, подойди, согрейся, ты потерялась, дай руку, мы пойдем к маме, к маме, но сначала согрейся, здесь так холодно, холодно, холодно, протяни руки к огню, смотри, как побелели пальцы, совсем как ледышки, их надо согреть, иди, не бойся, не бойся, обогрей их, а потом дай мне руку, и мы пойдем к маме, пойдем к маме, пойдем к маме, к маме, к маме, к маме, к маме…