Дом окон

Должно быть, я просидела за столом еще минут пять или десять. Я хотела доесть свой завтрак, и не была уверена, что хочу подняться в кабинет Роджера. Напряженность исходила от него словно жар от лампы в солярии. Я не боялась, что он накинется на меня, или что-то в этом роде. Я хорошо его знала, и Роджер был совсем не таким, и, в любом случае, я столько раз уделывала его в армрестлинге, что если бы дело дошло до драки, то с легкостью надрала бы ему задницу. Но тогда… Ни с того ни с сего, его кабинет стал… Олицетворением всего того, чем занимался Роджер всю неделю, и я не могла решить, хочу ли я знать, чем именно. Помыв и вытерев посуду, я стала смотреть в окно кухни. По Фаундерс-стрит шла женщина с ребенком, с такой спортивной коляской с большими колесами. На ней был темно-бордовый спортивный костюм и белые кроссовки; волосы были убраны за темно-бордовую и белую повязку. Она была на приличном расстоянии, так что сказать наверняка я не могла, но, кажется, она была моего возраста. Ребенка я не видела. Я опустила голову и поняла, что, сама того не осознавая, положила руки на живот. Женщина с коляской прошла мимо Нидерландской реформатской церкви, а затем повернула на дорогу, ведущую к дому Эдди и Харлоу. Как только она скрылась из виду, я покинула кухню и начала взбираться по лестнице.

По пути на третий этаж, вдоль стен, выкрашенных Роджером и его студентами в бледно-желтый, мимо фотографий Теда, которые я развесила, мимо зеркала на лестничном пролете между вторым и третьим этажом, я явственно ощущала, в каком месте Дом… сгущался. Стоило мне ударить по нему молотком, я бы обнаружила не доски, провода и трубы, а темноту, проход неизвестно куда. На мгновение мне показалось, словно что-то прижалось к другой стороне стены, вслушиваясь, как я прохожу мимо. В памяти всплыло лицо Роджера, такое же огромное, как то, которое я увидела в тот день в своей квартире, и в моем воображении кровь с физиономий стекала на штукатурку. Дом, который мне впервые привиделся тогда, когда у меня случился выкидыш, казался мне теперь не символом, а… Не знаю, может, диаграммой.

За прикрытой дверью кабинета Роджера я остановилась, прочистила горло и позвала:

– Роджер?

– Заходи, – отозвался он.

Я толкнула дверь. Роджер стоял в паре шагов от меня, опустив голову и сцепив руки за спиной. Должно быть, он какое-то время держал эту позу, поскольку я не слышала никакого движения, пока поднималась. Вероятно, последние десять минут он так и стоял. «Что за сцена», – подумала я, хотя Роджер никогда не упускал шанс устроить представление. Они доставляли ему удовольствие. Я была так обеспокоена его положением, что мне потребовалась минута, чтобы понять, во что превратился его кабинет.

Он был небольшой. Наша спальня была раза в два больше, а гостиная – в четыре или пять. Когда мы переехали, он обустроил его в точности каким он был до отъезда; его кабинет никогда не был пустым. Справа, прямо у входа, стоял довольно скромный письменный стол с компьютером. В середине комнаты находился большой, тяжелый дубовый стол, на котором он раскладывал материалы, необходимые для его начинаний. У этого стола был свой стул – память о старой кухне, – который скрипел и шатался, грозясь развалиться каждый раз, как кто-либо на него садился. Он любил усаживаться за этот стол и делать обширные заметки – их, скорее, можно называть черновиками. Слева стоял диван, на котором Роджер мог сидеть и читать. Диван можно было разложить, и на нем… А, эту часть истории ты уже слышал. Все пространство от пола до потолка занимали книжные шкафы, большая часть которых была заполнена книгами о Диккенсе, собранными Роджером за всю его жизнь, включая первые издания почти всех романов. Окно прямо напротив двери выходило на заднюю лужайку. Пустого места было не найти. Над столом Роджер повесил огромную доску, на которую крепил фотографии и открытки, на большей части которых был изображен Диккенс и его друзья. На книжные полки он прикрепил скотчем несколько плакатов и листовок, так или иначе связанных с ним самим: проведенные лекции, выступления с докладами на конференциях, опубликованные книги. Полагаю, он имел право на каплю тщеславия.