Дом окон

И в третий раз за день увидела перед собой длинный коридор. Ослепленные солнцем, глаза не сразу привыкли к полумраку. Сильный, химический запах промышленного чистящего средства, а с ним и легкая вонь мочи и еще один запах, который я не могла разобрать – крепкий, с привкусом железа, – заполнил ноздри, и я чихнула. Голос Роджера раздался снова. Но теперь не в ушах. Он донесся из коридора, откуда-то слева. По обе стороны от меня под потолок уходили металлические прутья, и на этот раз я поняла, где нахожусь: в тюремных камерах полицейского участка Гугенота. Я прошла вперед, минуя камеру за камерой – их было намного больше, чем на самом деле, – и голос Роджера становился все яснее, чем дальше я продвигалась. Он говорил: «Пожалуйста. Хочешь боли – забирай».

А потом увидела его обладателя: он стоял у своей койки, ко мне спиной, лицом к дальнему углу камеры. И угол… Мне не было видно из-за Роджера, но там, глубоко в тени, кто-то был. Роджер пошатнулся, словно пьяный. Я видела, как он поднял руку и прижал ее к сердцу, умирающему у него в груди, будто пытался обуздать его, чтобы успеть завершить сделку. Слева от меня дремал Тед…

Нет, он не спал. Я бросила взгляд в его сторону, а затем, осознав увиденное секундой позже, взглянула еще раз. Пока в камере Роджера разыгрывалось действие, которое я уже видела на Мартас-Винъярд, на сцене напротив разворачивалась картина эпохи Ренессанса с изображением ада. Тед был в камере… Но как мне объяснить?

Камера была странной. Вместо голого бетона и металлических прутьев ее стенами были книжные шкафы, увешанные картами. В центре комнаты стоял большой стол, к которому Тед был прикован за запястья и лодыжки. Он был обнажен, и его грудь… Его грудь, бедра, ляжки – они были… Я не знаю терминологии, но кожа была содрана. Она свисала с него длинными рваными полосами, похожими на пропитанную кровью гофрированную бумагу. Она обнажала красные мышцы, ослепительную белизну костей, и все это несло на себе следы примененного насилия. В одном месте надрезы уходили так глубоко, что в них виднелось что-то мокрое и блестящее. Другое было усеяно длинными белыми иглами, которые дрожали, когда Тед, все еще живой Тед, шевелился. В нескольких местах то, что должно быть внутри, было вытащено наружу. В серовато-фиолетовой спирали, сваленной на животе Теда и закрепленной парой иголок, я узнала кишечник. Глазное яблоко было извлечено из глазницы и свисало на щеке Теда, а в образовавшуюся пустоту была воткнута еще одна игла. При такой наглядной картине я без труда определила запах. Это был металлический запах крови, бегущей из ран Теда яркими ручейками и забрызгавшей пол в технике Поллока. Тед то открывал, то закрывал рот, но из-за иглы, застрявшей у него в горле, ему удавалось издавать лишь бессмысленные хрипы.

И, как будто всего этого было мало, Тед был в камере не один. Он был… То есть в камере было два Теда. Он сидел на стуле, который Роджер утащил с кухни, на нем был камуфляж для пустыни, в котором я видела его в последний раз еще живым, и этот другой Тед положил подбородок на сложенные домиком пальцы и разглядывал самого себя, распростертого на столе. Они были… Оба были Тедом, или не совсем Тедом, но они были не похожи на того Теда, который гнался за мной по Дому, чья ярость всегда пылала где-то поблизости. Нет, они не были… Я не знаю – не вызывали потрясения? Хотя лежащий на столе Тед мог вполне подойти под это описание, но в какой-то степени они… Скажем так: они были реальней, чем все Теды, с которыми я успела повстречаться.

За моей спиной Роджер произнес: «Все. Бери все, что угодно. Что угодно».

Я достаточно близко подошла к решетке, чтобы разглядеть фигуру, к которой он обращался. Сокрытый тенью Роджер, услышав обещание, которое он дал самому себе, расплылся в идиотской ухмылке, кивнул и раскрошился, оставив после себя россыпь щебня и облако пыли, будто рухнувший на землю небоскреб. Мне показалось, что в этом ворохе обломков что-то мелькнуло – кусок кожи, покрытой чешуей размером с мою ладонь – но утверждать не стану. Роджер – настоящий Роджер, заключивший сделку, которая так дорого нам обойдется, за которую мы заплатим всем, – рухнул на койку. Моего плеча коснулась рука.

* * *

– Вероника? – я бросилась на пол, прикрыв голову руками, проклиная себя за то, что так увлеклась увиденным, прежде чем поняла, кто стоял за мной – надо мной.

– Роджер?

– Да, – ответил он, – это я.

На всякий случай я сначала взглянула на ноги. И увидела потрепанные края его любимых джинсов, нависающие над новыми мокасинами. Я села, и Роджер, подхватив меня за руку, помог подняться на ноги. Должно быть, я выглядела… Представь себе: вся потная после погони, и в глазах – отрешенный взгляд контуженного. Мы были уже не в полицейском участке. Теперь мы стояли в прихожей. Лунный свет пылал в окнах. Не отпуская моей руки, Роджер спросил:

– Что случилось? Что происходит?

И, к своему удивлению, я ответила:

– Конец.

Да, может, слишком драматично, но в целом это была правда.