Дом на улице Овражной

— Первое условие — не падать духом. Если сломлен дух, так и знайте — пропал человек. Осталось несколько часов… Верьте, наши выручат.

Ответил тот, кто говорил вначале. Голос его прерывался. Очевидно, Белецкий („черный, с молотком“ — это, конечно, он) истязал его больше других.

— Знаем, Оля, — проговорил он. — Несколько часов осталось. Только как бы нас… за эти часы… как бы не кокнули…

— Боишься? — прозвучал опять ее голос, и на этот раз в нем слышался гнев.

— Нет, не боюсь, — тихо отозвался раненый. — Жалко только — перед смертью своих не повидаю… Может, и могилы-то не найдут…

— Рано говорить о смерти, — сказала она. — Еще повоюем. Еще увидишь своих. Побываешь у себя в Сосновке. И я к себе домой, на Овражную, попаду. И жизнь будет тогда, Петро!.. Такая жизнь, что и присниться не может!.. Превратится твоя Сосновка в золотой сад… Кулаков-мироедов прогоните. Хозяйство будет общее…

— А я учиться пойду, — вставил хриплый голос. — Ты ведь, Оля, до войны, я слыхал, учительшей была. Запиши с ребятишками в свою школу…

Послышался смех. Да, эти люди, стоящие на краю могилы, были так сильны, так несгибаемо сильны, что могли смеяться!.. Дрожь охватила меня при мысли, что, может быть, сегодня на рассвете выведут их к обрыву у реки, как выводили уже многих, и тупые равнодушные пули, просвистев, оборвут биение этих мужественных сердец. Мне нестерпимо захотелось сейчас же, немедленно ободрить их, уверить, что судьба их может измениться к лучшему. Невероятная мысль мелькнула, как вспышка молнии: спасти, помочь им бежать!..

От неловкого движения под моей ногою хрустнула ветка. Голоса в амбаре тотчас же умолкли. Я представил, как настороженно прислушиваются сейчас эти трое за стеной. И, почти не владея собой, прижавшись губами к доскам, я зашептал:

— Товарищи! Вы слышите меня, товарищи?..

Это непривычное, когда-то ненавистное слово сейчас прозвучало для меня неожиданной музыкой.

— Ты кто? — осторожно спросили из-за стены.

Раздался предостерегающий голос женщины:

— Спокойнее, товарищи, это может быть провокация.

— Нет, нет, не провокация, — торопливо принялся уверять я. — Ведь я услышал, что завтра на рассвете вы ждете своих. Не выдам. Только говорите вперед потише, могут услышать…

— Ты наш? — спросил хриплый мужской голос. — Партизан?

— Нет, я служу в армии генерала Войцеховского. Но, верьте мне, я вас спасу…

Послышались шаги часового. Вероятно, прошло много времени. Последний раз приникнув губами к шершавой доске, я поспешил шепнуть, обращаясь только к ней, к ней одной:

— Оля! Оля! Вы слышите меня? Я вас спасу! Убью Белецкого! Перегрызу зубами горло каждому, кто причинит вам боль!..

— Я слышу, — негромко ответила она. — Но если вы действительно хотите нам помочь, постарайтесь сразу же, как только появятся первые красноармейцы, послать их сюда, покажите им, где нас держат. Поняли?

Я не успел ответить. Из-за угла показался часовой, за ним неясными тенями шли еще двое. Я отступил за угол амбара и замер, нащупывая в кармане теплую ручку браунинга. Если это пришли за пленными, чтобы вести их на казнь, — будь что будет. Я перебью конвойных, и, может быть, мне вместе с пленными, вместе с нею, удастся бежать…

— Хорошо тебе, Захарыч, — раздался неторопливый голос, явно принадлежащий кому-то из солдат. — Стой, покуривай, солнышка дожидайся. А нам, может, команда будет реку переходить… Эх, жисть служивая!.. Ну, бывай.

Солдаты прошли. Часовой потоптался, наверно удивляясь, куда я мог запропаститься, и шаги его стали приближаться. Я быстро свернул за другой угол амбара и, ступая неслышно, скрылся за деревьями.

Вернувшись домой, я почувствовал себя совершенно разбитым. Что делать? Что делать? Провести подкоп под амбар? Рассказать все капитану Астахову и вместе с ним устроить пленным побег? Успею ли я предупредить красных, если они появятся в селе сегодня ночью? Не упаду ли, сраженный первой шальной пулей?..»

На этом месте строчки в тетради обрывались. Что произошло дальше с пленными и с Альбертом Вержинским, было неизвестно. Мы с Женькой принялись торопливо листать странички. Но они были чистые. Потом одновременно взглянули на Ивана Николаевича.

— Это все, — отрывисто ответил он на наши вопросительные взгляды.

— А дальше нету?

— Нет. Дальше только по истории тех лет известно. Девятого мая войска белого генерала Войцеховского — вы о нем тут читали — перешли в наступление южнее Бугульмы. Две дивизии красных — двадцать пятая и двадцать шестая — ответили на это наступление контрударами. Одиннадцатого мая части белых отступили за реку Ик. Вот что произошло тогда. А подпоручик Вержинский, видимо, погиб в одном из этих боев.

Иван Николаевич закрыл тетрадь и постучал пальцем по ее картонному переплету.

— Но пока нас это интересовать не должно. Важно, что второй раз встречается нам имя нашей неизвестной землячки.

— Учительницы этой, Ольги! — негромко воскликнул Женька.

— Да, Ольги. Она жила в нашем городе, на Овражной улице, работала учительницей, была участницей восстания в тысяча девятьсот пятом году, сражалась на фронте в районе Бугульмы в тысяча девятьсот девятнадцатом.