Дом на краю ночи

Шла первая ночная вахта,[126] и я сидел на правом трапе, ведущем на баковую надстройку.[127] Погода стояла прекрасная, в небе плыла огромная луна. На корме пробили четыре склянки, и впередсмотрящий, старый матрос Джаскетт, тоже ударил в судовой колокол. Выпуская из рук рында-булинь, он заметил, что я сижу на ступеньках и курю свою трубку. Перегнувшись через ограждение, Джаскетт посмотрел на меня и сказал:

— Это ты, Джессоп?

— Похоже, что я, — отозвался я.

— Если б такая погода стояла всегда, — задумчиво проговорил Джаскетт, обводя безмятежный горизонт зажатой в кулаке трубкой, — то на кораблях бы плавали не мы, а наши бабки и прочие слабосильные родственники.

У меня не было причин возражать, и он продолжил:

— Даже если на этой старой калоше действительно лежит проклятье, как кое-кто здесь, похоже, думает, что ж, скажу одно: дай мне Бог и в следующий раз попасть на такое же проклятое судно. Кормят хорошо, по воскресеньям даже пудинг дают, на борту порядок, начальники не звери… в целом все очень неплохо. Ну а что до того, будто наш «Мортзестус» сглазили, так это чушь собачья! Я плавал на многих судах, про которые говорили, будто на них водится нечисть, и кое-кто там действительно водился, да только это были не призраки. Помню, служил я на одном корыте, так там, бывало, сменишься с вахты, ляжешь на койку и вертишься, вертишься — глаз не сомкнешь, пока все швы в матрасе не перещупаешь, да эту дрянь не передавишь. А бывало…

Но тут по другому трапу на бак поднялся младший матрос, который должен был сменить Джаскетта, и старик принялся ругаться, отчего тот не явился раньше. Матрос что-то бормотал в ответ, но я не расслышал его слов, поскольку в этот момент мой затуманенный дремотой взгляд внезапно выхватил из темноты нечто непостижимое и невероятное! Чуть дальше по направлению к корме, почти напротив грот-мачты, я увидел человеческую фигуру, которая преспокойно шагнула на палубу через фальшборт. Я был так поражен, что сам не заметил, как вскочил и, вцепившись в поручень, уставился в ту сторону.

Так я и стоял, пока за моей спиной не раздался чей-то голос. Это был Джаскетт, который шел на ют, чтобы сообщить второму помощнику имя сменившего его матроса.

— Что это с тобой, дружище? — спросил он, с любопытством глядя на мое напряженное лицо.

Но к этому моменту фигура — чем бы она ни была — уже растворилась в тени на подветренном борту.

— Ничего, — коротко ответил я, ибо был слишком потрясен увиденным, чтобы сказать что-то еще. Кроме того, мне необходимо было подумать.

Джаскетт поглядел на меня с еще большим любопытством, но только пробурчал что-то себе под нос и двинулся дальше.

Еще почти минуту я оставался на месте, пристально вглядываясь в темноту, но так и не обнаружил ничего странного. Тогда я медленно пошел к корме и остановился, лишь миновав камбуз. Отсюда хорошо просматривалась вся палуба, но я снова не увидел ничего, кроме теней, отбрасываемых раскачивавшимися в лунном свете снастями.

Джаскетт снова прошел на нос и нырнул в кубрик, и я остался на палубе один. И пока я стоял, напряженно вглядываясь в сумрак на подветренном борту, мне на память внезапно пришли слова Уильямса: «Слишком много теней». Тогда я не понял, о чем он, но сейчас объяснения мне уже не требовались. Похоже, тени на судне действительно имелись… Размышляя об этом, я отчетливо понимал, что, если хочу сохранить рассудок, мне необходимо раз и навсегда решить для себя, существовала ли замеченная мною призрачная фигура на самом деле, или это была игра воображения. Здравый смысл подсказывал, что это, скорее всего, просто греза — короткий сон, который я увидел, когда незаметно для себя задремал, однако в глубине души я понимал, что промелькнувшая в темноте призрачная фигура гораздо реальнее, чем я пытался себя уверить. И, чтобы проверить истинность этого последнего утверждения, я решительно шагнул в самую густую тень, но там не было ничего и никого.

Это меня подбодрило. Здравый смысл продолжал твердить, что явление странной тени я просто вообразил, выдумал. Подойдя к грот-мачте, я заглянул за окружавшую ее кофель-планку[128] и в помповое отделение, но и здесь ничего не увидел. Тогда я направился к юту.[129] Под срезом кормовой надстройки было намного темнее, чем на палубе, но когда я огляделся по сторонам, то убедился, что и здесь никто не прячется, и осмелел еще больше. Оставались, правда, еще ведущие на ют трапы, но я довольно быстро сообразил, что второй помощник или дежурящий у судового колокола хронометрист непременно заметили бы любого, кто поднялся бы к ним наверх.