Дом на горе

— Я?.. По кому мне скучать? По Калоше? Или по Рыжей? Вот вернусь в интернат, научу. Я покажу ей, как путаться с городскими.

— Да кто тебе сказал? Голубовского слушаешь!

— Сам видел.

— Саня хорошая. Вспомни, как она нам рубашки латала.

— Все у тебя хорошие. Начитался книг. В книгах одно вранье. Про настоящую жизнь ничего там нету. Читал книгу про нас? Как мы вшей до Петруши щелкали? Как физрук к девчонкам в спальню сказки ходил рассказывать? Как Кролику родная мать уши оборвала? Как Калоша Вдову головой в очко совал? Кругом все вранье. Врут друг другу. Начальству врут. Подчиненным врут. Что плохо лежит, тащат. А что нужно до ума довести, валяется. У нас два трактора заржавели, картошка гниет, зерно по дорогам рассыпано. Рыба в реке подохла. В магазине одни консервные банки. Читал ты такую книгу? На кой хрен мне твой Моцарт? Саня хорошая! Ты про нее не знаешь. Я знаю один. Ей голову открутить надо.

Подумал и добавил мрачно:

— И откручу.

Жаркий день. Лежим на берегу. Зеркало реки волнуется еле-еле. Маются в нем масляные гири кустов. К самой воде подступают сосны, за ними крыши деревни. Солнце печет горячий пирог. В воздухе литое знойное молчание. Зуд насекомых подчеркивает незыблемость покоя. Верещат кузнечики. Один раскручивает всю нитку бус, другой, цык-цык-цык, сплевывает серебряные шарики по одному. Трава, развалясь, слушает стрекунов. Иногда весь воздух лениво качнется, качнутся деревья, и поверху проползет широкое у-ффф… Природа отдувается и дремлет, почесываемая лапками муравьев, стрекоз, божьих коровок. Кажется, так было всегда и ничего не изменится. Дремлем с Лупатовым и мы, в голове что-то вязкое, ленивое. Я пытаюсь вспомнить какой-то стих, но в распаренном сознании одна только строчка: «Деревянные вокзалы, деревянные полы…» Хорошо жить в деревне!

Лупатов-старший не пил. Но от этого становился только мрачнее и молчаливей. Он в самом деле напоминал тяжелую черную гирю.

— Черт его знает, — сказал Лупатов. — Если бы он умел понемногу. А то как заведется. А понемногу хороший, веселый.

— Ты бы не уезжал, Лешенька, — просила мать. — Видишь, как при тебе? Просто боюсь.

— Ничего, мать, — солидно отвечал Лупатов. — Кончу восьмой, пойду мотористом.

— Ты уж там смирно веди, — говорила мать, — не срывайся. Горячий Леша, — обращалась она ко мне. — Все во вред. О себе не думает. Так ведь и жизнь покорежить можно. Уже покорежена.

— Ладно, ладно, — сказал Лупатов.

Мать ушла, Лупатов вздохнул. Мы устраивались спать на сеновале. Ночи стояли тихие, теплые. В чердачном окне зиял черный квадрат неба, исколотый холодным блеском звезд.

— Не будет у них порядка, — сказал Лупатов. — Мать не любит. И он ее. А смотрит, следит. Обзывает шлюхой. Чуть мать за калитку, значит, блудить пошла.

Куда ей блудить? Вся в морщинах. А он не понимает. Просто цепляется. Говорить не о чем, молчат. За стол сядет, все невкусное. Картошка пережарена, щи жидкие. Ты же сам видал, мать хорошо готовит. Просто цепляется. Шлюха, и все. Я это долго слушать не буду; Я уж решил. Как вернусь, сразу скажу. Еще раз крякнет, сниму со стенки ружье.

— Незаряженное.

Лупатов промолчал.

Два угла черного квадрата соединила падающая звезда. Я вспомнил про Машино письмо. Про обещанье, которое дал учителю биологии. Мне стало тоскливо.

— Чего вздыхаешь? — раздраженно спросил Лупатов. — Дышит всю ночь. Без тебя тошно.

Я затих, стараясь тише втягивать воздух. Не получалось, легким не хватало свободы.

— Вот я и говорю, — произнес Лупатов. — Как только уеду, опять станет пить. Он уже на пределе, я вижу. И на кой черт женятся? Чтобы собачиться целый день? В нашей деревне все передрались. Кузьмин за своей с топором бегал. Только Окурков тихо сидит. Кулак. Раскормил свою клушу, на «Москвиче» возит. Тоска. Никогда не женюсь. Дом построю, буду один жить.

— Ты же в Сибирь хотел…

Он не ответил.

— Мать заберу. Всю жизнь мучается. Видал фотографии? Молодая была хоть куда. А сейчас? Отец долдонит про какую-то измену. Простить не может. Баран пьяный. Все им измена чудится. Кузьмин тоже орал. Им за ревность меньше дают. А я бы до упора сажал. В милицию, что ль, записаться?

Где же, где ты, «stella maria maris», звезда надзвездная? Может, потому так и нескладно все на земле, что лучи твои не достигают наших сердец? Откройся, звезда. Внеси в наши души покой, разреши сомнения. Так тяжело бывает порой, что только взгляд в беспредельное небо, только встреча с тобой может вернуть надежду. Звезда спасительная! Мы, подростки четырнадцати лет, лишенные, как сказано, родительской опеки, взываем к тебе. Откройся!

Ночью сарай содрогнулся от громового удара. Еще раз что-то лопнуло в вышине, и все озарилось мертвенным светом. Мне стало страшно. Удары следовали один за другим.

— Леша, Леша! — позвал я.

Никого не было рядом. Я пополз по сену к лестнице. В чердачной двери показалась растрепанная голова, глаза неистово блеснули.

— Чего орешь? Гроза!

Гроза разразилась небывалая. Казалось, на железный небесный наст обрушивались возы с гигантскими бревнами. Один воз промчался над нами. Я втянул голову в плечи.