Дом на берегу

А его глаза смеялись. Пока я смотрела на Леонарда, изящного и собранного, мой разум отказывался верить в мрачные истории о нем. Было так удобно притвориться, что все это неправда… Проблема только в том, что этого «всего» накопилось слишком много.

– Вас не было за завтраком.

– Я плохо себя чувствовала.

Он изобразил на лице сожаление. Что ему известно обо мне? Это походило на игру. «Известно ли тебе, что я знаю, что ты знаешь?» «Да, я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь». Или, может быть, я не знаю ничего. Или, может быть, он.

– В дальнейшем рассчитываю на ваше присутствие, – Леонард сверкнул зубами, ровными, слегка желтоватыми, как слоновая кость.

Мои нервы звенели. Я была почти уверена: ему известно, что я прочла дневник (в следующую секунду уже не так уверена). Так почему же я до сих пор не наказана за свое губительное любопытство? «Ожидание наказания может быть хуже самого наказания, – сказала как-то Натали. – А он знает о пытках все».

Следующим утром, пытаясь подбодрить себя перед завтраком, я навестила Натали. В ее комнате был бардак даже больше обычного, пахло перегаром и сигаретами. Сама Натали стояла возле зеркала, своим внешним видом настолько контрастируя с обстановкой и с тем, как она выглядела обычно, что я оторопела. Впервые за все время нашего знакомства она была одета в платье – снежно-белое, украшенное кружевом, с подолом, напоминающим формой перевернутый бокал для шампанского. На ногах у нее были туфельки, на руках – перчатки (на предплечье красовался синяк, но даже он был не способен отвлечь от общей картины). Гладкие волосы собраны в тяжелый узел.

– Натали, ты…

– Сама на себя не похожа? – весело завершила Натали.

– Я хотела сказать, что ты очень красивая. Но и это тоже.

– Это платье моей матери. Она была настоящая леди. Все удивлялись, что у такой, как она, может быть такая, как я. Пацанка, дикарка, – Натали скорчила гримаску.

Вокруг Натали висело облако грусти. И я спросила:

– Ты очень любила ее?

– Я? Хотелось бы ответить, что больше всех. Но я слишком честная. Так что… не знаю. Когда она умерла, я думала, что тоже умру. Но ничего, существую. И иногда почти рада, что ее нет. Не видит, во что я превратилась.

– Почему ты так ненавидишь себя, Натали?

– Потому что я заслуживаю ненависти, – Натали развернулась на каблуках и ослепила меня улыбкой сияющей, как прожектор. – Ты иди в столовую, а я за тобой.

Я возрадовалась. С Натали я могла ощущать себя в относительной безопасности. Чего не могли сказать остальные в столовой.

За столом Мария сонно лопотала что-то на своем суетливом языке. Уотерстоуны, наклоняясь друг к другу, беззвучно шевелили ртами, как рыбы, выброшенные на берег. Леонард, терзая вилкой бекон, благодушно улыбался – пока не поднял взгляд и не увидел Натали.

Широко улыбаясь, Натали, еще выше и стройнее на каблуках, грациозно прошла к столу и заняла место рядом с Леонардом. Присутствующие встрепенулись, видимо, осведомленные, что с появлением Натали привычный ход вещей будет нарушен. Не говоря уже про пищеварительные процессы.

– Кажется, я запретил тебе появляться в столовой, пока мы едим, – сказал Леонард.

– Имею же я право позавтракать со своей семьей, – проворковала Натали.

– Вот именно, позавтракать, – прошипел Леонард. – Не начиная цирковое действо.

Для Натали не были приготовлены столовые приборы, но она взяла вилку Леонарда. Леонард напрягся. Уотерстоуны опустили головы. Мария хлопнула влажными, блестящими глазами.

– Сегодня я попытаюсь вести себя пристойно. Я даже приоделась к столу. Я похожа на леди, Леонард? – взгляд Натали выражал абсолютное счастье.

– Твоя внешность не соответствует твоему внутреннему содержанию, – неохотно ответил Леонард, сминая салфетку.

– Я не думаю, что можно судить по внутреннему содержанию. Если вспороть живот леди и не-леди, ты мог бы сравнить, что кишки у них примерно одинаковые. Но, наверное, это ты сам знаешь. Ты прекрасно разбираешься в кишках.

– Прекрати говорить гадости.

– Ты же знаешь, что я не могу остановиться и не говорить гадости. Я всегда их говорю. Похоже, исправиться уже не получится. Но надо ли? Ведь после моих проступков меня мучает чувство вины, и я приползаю к тебе вся в слезах, чтобы ты меня утешил. Разве это не мило?

– Тебе лучше уйти.

– Глупыш, – рассмеялась Натали. – Я же знаю – когда ты говоришь так, тебе хочется, чтобы я осталась, – тарелки для нее не было, поэтому она невозмутимо придвинула к себе общее блюдо. – Уотерстоуны, братья наши меньшие, и вы здесь, за столом? – Натали широко раскрыла глаза. – Странные вещи допускаются в твоем доме, Леонард. Вам же должны ставить мисочки на пол. Кормилку, поилку. И тебе, Клиффорд, большую кость, любимчик ты мой. Одна проблема. Я никак не могу вспомнить, кто из вас Клиффорд, а кто Клемент. Или Кларенс, может быть.

– Что за спектакль, Натали?

– Никакой игры. Я предельно искренна. Тебя когда-нибудь закидывали камнями в Индии, Леонард?

– Довольно глупостей, Натали.

– Почему ты не расскажешь мне? Разве ты меня не любишь? Ответь, сделай для меня приятное, как я делаю для тебя.

Леонард угрюмо молчал.