Дом на берегу

Вечером Натали перекинулась со мной парой фраз, которые, как и предшествующие им события, совершенно не годились для пересказа Колину: войдя в свою комнату, я услышала позади шорох, обернулась, увидела Уотерстоуна-младшего, шагнувшего из тени в углу, и вскрикнула от неожиданности. «Привет», – сказал он, ухмыляясь в усы. «Почему вы здесь?» – спросила я, но он, не переставая улыбаться, повернулся к двери чтобы запереть ее.

Мне так и не представилась возможность узнать, что он намеревался со мной сделать (не очень-то и хотелось), потому что дверь с грохотом распахнулась, ударяя Уотерстоуна по физиономии, и в комнату ввалилась Натали. При виде нее Уотерстоун суетливо попятился и принял виноватый вид, как собачка, уличенная в проступке. «Не нужно объяснить за что, да?» – скучающе осведомилась Натали и ударила его локтем, с разворота. Уотерстоун-младший побелел, но не посмел даже шелохнуться. Натали замахнулась на него снова. Ее удары были короткими, быстрыми и жестокими, и наносила она их с улыбкой на губах и льдом во взгляде. Во время экзекуции Уотерстоун не издал ни звука, только морщил от боли лицо.

– Ладно, хватит с тебя, – решила Натали и потерла локоть. – Свободен.

Уотерстоун бочком протиснулся в коридор и мгновенно испарился.

– Зачем он приходил? – спросила я у Натали.

– Господи, откуда ты взялась такая, – поразилась Натали. – Как Чудовище? Еще не нанесло тебе несовместимые с жизнью раны? Что-то его вопли стали редко слышны, хотя не сказать, что мне их не хватает.

– Колин начинает мне нравиться, – ответила я, радуясь, что разговариваю с ней.

Натали, как частенько, выглядела растрепанной, а на щеке у нее красовалась полоса грязи. Ее тяжелые ботинки оставляли на полу моей комнаты грязные следы.

– Твоя способность игнорировать все, что портит кадр, начинает вызывать у меня восхищение, – заявила Натали, прежде чем оставить меня в одиночестве.

Я долго не могла уснуть ночью. Свернувшись под одеялом, я думала о Натали, о Колине, о дневнике, спрятанном под матрасом. Кого начинала ненавидеть мать Натали? По некоторым фразам Колина я догадалась, что он никогда не видел свою сестру. Почему Натали так скверно к нему относится, причем, похоже, с самого его рождения? Как так получилось, что на четырех человек, работающих в этом доме, не приходится ни одного друга или родственника? Какой смысл в запрете выезжать в город? Что за странный дом, и порой мне было так одиноко в нем, что я едва удерживалась от слез.

А потом мне приснилось, что под дверь в мою комнату лезет желтый дым. Он был плотный и едкий, и я начала кашлять, чувствуя, что задыхаюсь. С колотящимся сердцем я проснулась и села на постели. Среди темноты и тишины я почти решилась на моральное падение – зажечь свечу и прочитать дневник в ее дрожащем свете. Отчего-то я была уверена, что дневник может ответить на все мои вопросы, раскрыть все тайны этого дома – впрочем, я сомневалась, что хочу их знать.

В ту ночь я просыпалась еще раз и обнаружила себя стоящей возле двери. Холод дверной ручки под пальцами разбудил меня.

Глава 5: Тихая вода

Дни уходили, на улице холодало, и я привыкла к затаенной враждебности дома Леонарда, перестала опасаться, что неведомое страшное что-то вцепится в мою ногу, когда я иду по темному коридору.

Я притерпелась к смущавшим меня ранее Уотерстоунам и Марии, начав воспринимать их как элемент декора, хотя вряд ли смогу когда-нибудь сказать то же самое про Биста. Леонард все еще вызывал у меня робость, но заискивающее почтение, позорно проступающее в моих интонациях при обращении к нему, исчезло, когда я узнала его лучше. Он был человеком, вечно занятым своими делами. Иногда я задавалась вопросом, на что он тратит все эти часы в своем кабинете. Может быть, изобретает что-то? В такой вариант отчего-то не верилось, а другой я придумать не могла. Отношение Леонарда к Колину было смесью тревоги и безразличия. Он сразу прибегал, если Колин начинал кричать, но это была единственная причина, по которой он навещал кузена. В процесс обучения Колина он не вмешивался, его успехами не интересовался, и, таким образом, мы с Колином оказались предоставлены самим себе. Несмотря на терзания каждый раз, когда мне приходилось обращаться к Немому, вселявшему в меня смутный ужас своим серым лицом и пустым, застывающим взглядом, я внедряла свои планы касательно Колина в реальность. Вскоре в комнате Колина, в дополнение к книгам, появились шахматы, краски, карандаши и даже игрушечная железная дорога, пока еще запакованная в коробку, в сторону которой Колин все время посматривал, хотя сразу заявил, что игрушки ему не нужны.

– Подай мне коробку, – наконец сдался он.

– Иди и возьми, – ответила я машинально, только потом осознав, что сказала.

– Это издевательство.

– Вовсе нет, – я старательно избегала оправдывающихся нот. – Как только ты окрепнешь, ты сам разложишь рельсы на ковре и поиграешь. И вообще, что с твоими ногами? Ты говоришь, ты ходил, пока тебе не стало хуже. А что сейчас? Ты совсем их не чувствуешь?