Дом моей судьбы

— Не фантазируйте, Анна Васильевна, — строго заметил я ей. — Ты влезь в шкуру директора школы! Вообрази его положение. Ему за пятьдесят, у него в школе трагедия, сын под следствием. И мы, ученики Ильи Борисовича, ищем способы его же потопить… Вообрази! Для меня Илья Борисович был добрым и строгим педагогом. Да и для тебя тоже…

— Но Ксене он объяснялся…

— Э-э-э, когда это было! Дело прошлое и очень непростое…

— У него жена молодая, — не унималась Анечка.

— Да разве это преступление? И у Сократа была жена молодая! Он был лысый, ему пятьдесят, а жене девятнадцать… Ну и что? Ты же добрая душа, зачем ты подпеваешь Галине Викторовне? Директор печется за сотни юных душ. Учащиеся плетут такие сети, что в них легко запутаться взрослому. Одно мне ясно: школа должна быть чиста от интриг, склок, сплетен. Побольше комсомольской дисциплины вам не помешает.

— Учителя тоже люди, а не роботы…

— Вот, вот, правильно, Анна Васильевна! — обрадовался я. — И ты отнесись к директору школы как к человеку. Возникла в школе очень сложная конфликтная ситуация, вы все должны выйти из нее достойно. Школа — цех воспитания, вы мастера цеха…

— Ну, началось! — Анечка обиделась. Отвернулась от меня, запахнула пальто, стала собираться.

Мало-помалу она успокоилась. На прощанье мы обменялись приятельскими улыбками. И я, сходив в райком партии, договорился, что Царьградскую отвезет в Лесной «Волга».

5

Обильный пушистый снег закрыл грязные, узловатые осенние улицы, черную зябь полей, зеленые полотнища озими, обмотал ветви деревьев. Ветрового стекла у райкомовского мотоцикла не было, ветер обжигал при поездке лицо. Каждый раз, как я выезжал из города в Лесной, в школу-интернат, приходилось надевать под пальто два свитера, закутывать шарфом шею, натягивать на голову треух. Прибыв на место, я сбрасывал с себя тяжелое «оперение». В сером свитере выглядел среди опрятно одетых женщин-учителей, конечно, не очень респектабельно.

Разбирательство по делу о гибели ученицы Юлии Князевой закончилось. Илья Борисович Корень покидал школу-интернат с партийным выговором в учетной карточке. Беда осадила его плечи, сморщила лицо, весь он потускнел, постарел, у него появилась шаркающая походка, осип голос. Сдавая мне директорские полномочия (райком партии рекомендовал меня на его место), он водил меня по коридорам, по закуткам трехэтажного здания, с каждым уголком здесь у него было что-то связано. В столярку он добыл инструменты, слесарку ему оборудовали шефы, токарный станок подарили, а спортзал строился силами учащихся и рабочих кирпичного завода.

Воспоминания возвращали нас в те дни, когда я был еще учеником — пионером, комсомольцем, говорили об учителях, ушедших на пенсию или уже умерших. Стоя в хлеве, то есть в «зоопарке», Илья Борисович подробно говорил о пользе откорма свиней на отходах столовой. В деревянном здании быткомбината хвалил рукоделье девочек: платьица, кофточки с вышитыми воротничками…

На заснеженном пустыре указывал на четыре колышка: это символы перспективы — здесь намечалось построить теплицу. Не мог я не поразиться, что Илья Борисович знал суточные нормы закладки мяса в котлы в столовой, расходы угля на отопление школы, потребности одежды детей на зиму, на осень. Он был хозяином школы. Настоятельно предупреждал меня, чтобы я не вздумал прикрепляться к какой другой парторганизации, кроме кирпичного завода. Это крупная организация, все «приходящие» учащиеся — дети рабочих и служащих завода. В школе два коммуниста — Галина Викторовна да он, Илья Борисович Корень; теперь нас опять будет двое с Галиной Викторовной.

Принимая школу, я не мог избавиться от ощущения своего ученичества, несправедливости судьбы, которая слепо наказала Илью Борисовича Кореня и назначила меня, его воспитанника, на его место. С малыми перерывами он директорствовал тут восемнадцать лет! Возвращаемся в кабинет. Теперь это мой кабинет… Илья Борисович вяло указывает: садись, мол, за стол. А мне совестно: это не стол, а трон, на нем чернильные пятна, оставшиеся от той эпохи, когда я бегал из деревни в школу. Это священный алтарь, откуда на нас, ребят, исходила справедливость и мудрость, определяя весь порядок нашей жизни не только в школе, но и за ее пределами — в наших избах, в бараках и на улицах. И мне предстоит сесть за священный стол, быть учителем учителей! Хвалить и порицать даже Галину Викторовну… Она зовет меня, как и прежде, Сашей.

— Я дал заявку на пять выпускниц педучилища и пединститута, — скрипуче произносит Илья Борисович. — Кирпичный завод строит жилой дом, ты, Александр, требуй для молодых специалистов две квартиры под общежитие…

Знакомит меня с кладовщиком, бухгалтером, кочегаром, слесарем. И вдруг среди деловых разговоров, едва рабочие вышли из кабинета, просительно сцепляет пальцы рук в замок:

— Зашел бы ты, Саша, ко мне вечером отужинать…