Дом Леви

Филипп снова обращает свой взгляд к саду. Фрида повесила на веревки зимнюю одежду: пальто, шубы, костюмы, и ветер играет их рукавами, как крыльями. Сейчас Фрида выходит в сад в сопровождении служанки – собрать вещи до наступления темноты. Иоанна и Бумба бегут за ними. Бумба закутывается в отцовскую шубу, напяливает на голову его шапку, которая опускается до самого его веснушчатого носа. И так, вслепую, пускается в веселую пляску между деревьями, месит опавшие листья. Иоанна смеется, косички снова колышутся за ее спиной, бежит за Бумбой, стараясь его поймать, платье ее раздувается ветром. «Видел бы он девочку несколько часов назад», – продолжает Филипп немой разговор с господином Леви, – что бы он сказал? Малышка, воспитанная в тепличных условиях, получила урок от звереющей толпы. Страх Божий царит на улицах, и тот, кто выходит за двери своего дома, рискует быть избитым, получить душевную рану ни за что. Вчера – Саул, сегодня – Иоанна. А мои дети, которые должны в будущем увидеть свет этого мира?»

Нога Филиппа касается ножки стола, посуда на нем звякнула, и звук смолк в мгновение ока.

– Отец, – слышит Филипп голос Гейнца, – когда на улицах миллионы голодных жаждут куска хлеба и какого-либо прикрытия телу, и глаза их обращены к прошлому, на то, что у них было отобрано, тогда, отец, тогда наступает время эквилибристов, тогда особенно опасна глупость, выступающая под маской явления Мессии. И что ты выставишь против этого? Цивилизацией руководит класс бессильных людей, пугающихся любой грабительской силы. Раскрой глаза, отец, мы проигрываем страну. Я не хочу быть среди жертв хищника во время бури, а среди тех, кто выигрывает. Я не поставлю на карту будущее фабрики. Отец, – Гейнц решительно вскакивает с кресла, – не принципы и не мораль тут решат. Ваше время прошло. Семью надо хранить, отец, ибо ее существование в опасности. Если наше имущество будет потеряно, оно рассеется во все стороны. Не оставляют на волю судьбы отчий дом во имя ценностей, время которых прошло. Отец, я не остановлюсь ни перед какой ценой, способной спасти мою семью и мой дом. Нет передо мной ни добра, ни зла, ни возвышенного, ни низменного, лишь одно: сохранить семью. Я готов ко всему!

В воздухе повисло тяжкое молчание. Гейнц говорил напористо. Его отец сидел, погруженный в кресло, на висках его выступил пот. Медленным движением отер платком лоб и устремил на сына потрясенный взгляд.

В этом безмолвии дом продолжал жить своей жизнью: кукушка в передней прокуковала пять раз, Эсперанто подает голос, ноги стучат по ступенькам, и медленно нисходит вечер. Темнота накрывает площадь.

Филипп встает, и зажигает свет в кабинете. На неожиданно вспыхнувшую люстру господин Леви жмурит глаза, а Гейнц реагирует нервным движением руки.

«Не следует вмешиваться в этот разговор, – сдерживает себя Филипп, – жестокая правда вернет сердце сына отцу и сердце отца – сыну. Если заговорю, два противника объединятся против меня. И все же, может быть, поймут? Мне следует заговорить и убедить их не только для них самих, а во имя всех евреев Германии. Если эта аристократическая семья оставит Германию, это будет поучительным примером для остальных. Конечно же, я не смогу их убедить репатриироваться в Палестину. Ладно, это сейчас не столь важно. Пусть в любом случае покинут Германию, дадут знак предостережения еврейской общине страны, которая с фатальной покорностью движется к собственной гибели. Покинут…»

Филипп чувствует, как эти мысли овладевают каждым его нервом. Встает и приближается к Гейнцу, смотрит на него, готового упрямо противостоять отцу. Гейнц стоит, опустив плечи и грудь, смотрит на Филиппа, удивленно подняв брови. Филипп отступает, «нельзя начинать выяснение перед человеком с таким лицом. Он надсмехается на всем миром, а надо мной еще более, для него самое святое – семья. Как он видит эту борьбу во имя дома! Он восстал против главы семьи. Может, преуспеет? Может, семья сумеет устоять против этой бури и продолжит свое существование? Может, закрыв повязкой глаза, дом этот останется таким, как всегда? Затихнут осенние бури, пройдет зимнее оцепенение, и сад снова расцветет. Эдит выйдет мечтать к кустам цветущих белых роз. Будет прогуливаться по тропинкам, гордо держа свою прекрасную голову. Жизнь будет идти своим обычным путем…»

Сухой кашель господина Леви возвращает Филиппа к реальности кабинета. Господин Леви продолжает сидеть в кресле без движения, Гейнц стоит и смотрит на Филиппа своим тяжелым высокомерным взглядом. В сердце Филиппа пробуждается жалость к человеку, сидящему в кресле, и он обращается к Гейнцу насмешливым тоном.

– Что это вдруг ты решил передо мной превратить этот кабинет в поле сражения и выступить против своего отца, как тореадор на арене? Чувствуется, что нервы твои немного возбудились в связи с последними событиями. Но настоящий купец остерегается лишних слов. Я предлагаю отложить это выяснение на более позднее время, когда успокоятся и события и нервы, и можно будет спокойно и уравновешенно взвесить дела фабрики.