Дом Леви

Белла познакомилась с ними в отчем ее доме, куда он пришел со своим шурином Зейликом. Отец Беллы считался в квартале большим богачом. Богатство пришло к нему в мгновение ока. Те немногие доллары, которые он привез из Польши, вложены были им в дома квартала, построенные из камня. В их доме даже был телефон. Каждый его звонок взбудораживал весь дом. По субботам, в часы третьей трапезы, в квартиру продавца тканей Авраама Коэна набивалось множество евреев, хранящих традиции в отличие от части беженцев, придерживающихся польских традиций. Собиралось много юношей, разрешалось приходить и девушкам. Все сидели в темноте, тесноте, но не в обиде, ели селедку, фасоль и халу, запивая рюмочкой водки, затем цепочкой теней начинали раскачиваться и напевать праздничные песнопения. Мелодия была долгой и тягучей, без начала и без конца. Начинал Самуил, и все ему вторили. И тут Белла обнаружила одну высокую тень, опирающуюся на стену и не раскачивающуюся со всеми. И даже когда раскрыли окна, и в квартиру ворвался шум автомобилей, рев клаксонов, от которых вяли уши. И вздохами, усиленным раскачиванием, биением себя в грудь и криками «Ай-ай», Самуил продолжал песнопение, и все в квартире поддерживали его, – тень у стены молчаливо возвышалась над всеми, и Белла не сводила с нее глаз. Когда в небе вспыхнули первые звезды, и в квартире зажегся свет, тень у стены обернулась задумчивым высоколобым юношей.

В тот же вечер отец пригласил Филиппа в качестве домашнего учителя немецкого языка для Беллы.

– Хочу, чтобы она была подготовлена к школьной программе и получила среднее образование. Об оплате, с Божьей помощью, договоримся.

– Пожалуйста, – сказал Филипп, взглянув на совсем молоденькую девочку Беллу, глядящую на него во все глаза, затуманенные от волнения.

Вокруг евреи торопились перейти от праздника к будням – распрямляя затекшие члены, наполняя комнату густым дымом сигарет, обсуждая сделки. Лишь Белла одна слышала шорох слабого пламени свечи на столе, гаснущего в тающем воске.

В тот вечер влюбилась Белла в Филиппа первой девичьей любовью. Каждую среду Филипп являлся в дом еврейского богача – учить его дочь. И дочь наряжалась в праздничное платье и так же наряжала свою любимую кошку, повязывая ей бант. По окончанию урока, вся компания приходила в комнату Беллы.

– Расскажи нам, Филипп…

И он рассказывал им про страну Израиля, о пионерах-халуцах, о болотах, несущих всем лихорадку, и превращенных в заповедники, о кибуцах и новом обществе.

Все члены группы «Анти-Оскар» вступили в молодежное Движение, под знамя, с клятвой и своим лидером. С этого момента прекратилось сидение на скамье и беготня по переулкам. Теперь они ходили твердым уверенным шагом, с серьезными лицами, сумками, в формах молодежного Движения – таких в этих переулках еще не видели.

Белла уже не жила на еврейской улице, отец ее еще больше разбогател и перешел жить в роскошный квартал Берлина. Учитель ей уже не был нужен, она посещала школу благородных девиц. Но хранила верность Движению, и в сокровенном уголке сердца хранила память о человеке, который был ее первой любовью. Не раз, лежа в комнате нового дома и не отрывая взгляда от дышащей изобильем и тишиной улицы, от старой церкви, стены которой были покрыты плющом, прислушиваясь к нежным звукам колоколов, Белла погружалась в девичьи грезы. И в окне возникала высокая прямая фигура давним намеком – только ей.

Два года она не видела Филиппа. Выросла, и однажды встретила его на большом собрании сионистов: сидела рядом с ним в президиуме, представляя Движение.

После собрания они вышли прогуляться по городскому парку. Была весенняя ночь, когда всех гуляющих овевает запах изобильно расцветших белых цветов, лепестки которых прилипают к одежде, застревают в волосах, вызывая, казалось бы, ненужные, но весьма важные тысячи слов.

– Чудо из чудес, – шептал ей Филипп, – происходит в этой цветущей вселенной, оставил тебя зеленой девчонкой, а нашел красивую девушку.

Белла начала работать секретаршей в офисе Филиппа.

Все члены группы «Анти-Оскар» перешли из переулков жить в Дом халуцев, и Белла тоже перешла туда, оставив отчий дом.

Вместе, всегда мы были вместе.

Постукивают колеса вагонов метро в долгих и темных тоннелях.

«Я не смогу оставить моих товарищей. Слишком мы связаны, с тех пор, когда бегали по переулкам, и нас окружали серые унылые дома, нищета, прущая из всех углов. Все скопом искали мы укрытие в далях, чтобы туда сбежать. Как этого не понимает Филипп? Ведь именно он и ввел меня в Движение. И он знает, что требование мое справедливо. Филипп, иронизирующий над всем миром, требующий в своих проповедях уезжать в страну Израиля, отвергает, как надоедливую мысль, такое требование к самому себе. Мол, профессия его задерживает. А ведь он не так уж ее любит? Нет под его доводом никакого основания. Несомненно, что-то иное задерживает его и не дает ему принять ясное решение. Это стоит между нами приговором, что любовь его ко мне не крепка и несовершенна – вот и вся правда!»