Дом Леви

Эмиль не в силах в этот час размышлять над столь сложной проблемой, приносящей головную боль. Эхо выстрела и мягкость промывают его душу и заключают в себя его мысли. Услышал, что Эдит хочет его оставить, и мужское его начало было ущемлено. Не тот он человек, который откажется от намеченной им цели. Толкают ее на это, заставляют отец ее, высоко летающий и хитроумный дед. Но он им докажет, возьмет ее у них. Эдит будет его даже ценой… женитьбы. Почему нет? Она красива, светловолоса и бела, легко скрыть ее происхождение. С определенными ограничениями в отношении женитьбы в церкви, по законам веры, он убедит свою мать, приучит ее медленно-медленно к мысли, что сын женится на еврейке. Взбунтуется старуха? Успокою ее красотой и аристократизмом Эдит.

– Ты хочешь выйти за меня замуж?

– Эмиль!

– Ты действительно хочешь, Эдит?

– Эмиль! Эмиль!

– Поженимся, Эдит, и довольно скоро. Но по законам церкви. Для моей матери и моей семьи.

– По желанию твоей матери и твоей семьи.

– А твоего отца?

– Мой отец… Не будет возражать. Если я захочу, он выполнит мое желание.

– А если нет?

– Приду к тебе без семьи и без отца.

– Ах, – обрадовался Эмиль, – без твоей семьи жизнь наша будет еще лучше.

Эдит непроизвольно положила руку в карман, ощутила твердую монету и сжала ее в момент колебания души. Балуясь, она вытаскивает монету и швыряет ее в снег.

– Что ты бросила? – спрашивает Эмиль.

– Деньги, – смеется Эдит, – маленькую монету.

– Просто так швыряешь деньги в снег? – упрекает ее Эмиль и начинает усиленно искать монету, расчищает ногами снег, рыщет, копается. Эдит смеется.

– Эмиль, что с тобой? Монетка в десять пфеннигов, а ты роешься в снегу, будто я потеряла клад.

– Потеряешь грош – богатства не наберешь.

Эдит не может прекратить смех: смешно звучит сентенция Агаты с усадьбы в устах Эмиля. Его злость и лихорадочные поиски еще сильнее распаляют ее смех, звучащий как насмешка над его гневом.

«Цыганка, – злится Эмиль про себя, – все же, цыганка. Все эти евреи – цыгане». И перед его глазами – простое лицо матери, руки ее, после каждого воскресного посещения церкви, опускающие в копилку маленького своего сына десять пфеннигов, который пересчитывает все дни детства и юности свой капитал в копилке. Десять пфеннигов в каждое воскресенье, с момента его рождения до зрелости.

– Чего ты так смеялась?

– Но, Эмиль, как можно? Из-за десяти пфеннигов! Ты был очень смешон.

«Цыганка», – думает про себя Эмиль и говорит:

– Пошли, я устал. Было тяжелое столкновение. Пошли домой, – он возвращает кобуру пистолета на место.

– Когда ты придешь к моему отцу?

– Пока будем хранить наше обручение в секрете. Пока не придет нужный час.

– Час? Какого часа ты ждешь?

– Час, подходящий для меня, – отрезает Эмиль, и снег скрипит под его тяжелыми шагами.

– Эмиль, погоди, Эмиль, я хотела спросить тебя…

– Оставь, Эдит, я устал.

Эдит прижимается к нему, идет за ним в эту заброшенную комнату.

* * *

Когда она вернулась домой, был поздний час. Даже отец пошел спать. Поднявшись на второй этажа, Эдит увидела свет через щель замка в комнате Гейнца. «Зайду к нему, расскажу, что Эмиль обещал на мне жениться. Не сбылись его подозрения».

– Заходите, – слышен хриплый голос Гейнца после стука в дверь.

Гейнц сидит на кровати, перед ним бутылка коньяка, опорожненная наполовину. Глаза его блестят, лицо искривлено, и непонятно, улыбается ли он или плачет.

– Что тебе надо?

Эдит хочет уйти и не может сдвинуться с места.

– Что тебе надо? Как здоровье моего друга Эмиля?

– Я хотела рассказать тебе, что сегодня мы обручились… Что мы поженимся.

– А-а, поздравляю! Поздравляю! Что ты стоишь в дверях, сестренка? Поднимем тост за здоровье шурина, Эмиля Рифке! – он наливает немного коньяка в стакан и поднимает его – давай выпьем, Эдит.

– Гейнц!

– Выпьем, выпьем, красавица сестренка.

На ночном столике, рядом с бутылкой, лежит вечерняя газета. Большими буквами написано: «Столкновение между коммунистами и нацистами! Приказ полиции – стрелять по нарушителям порядка. Раненые и один убитый». И более мелкими буквами – под заголовком: «Имя убитого – Генрих Пифке, литейщик».

– А-а, – говорит Эдит, чтобы что-то сказать и не стоять испуганной перед братом со скошенным лицом, – столкновение? Эмиль тоже был там.

Гейнц вскакивает с кровати, встает перед Эдит и швыряет стакан, в который налил ей коньяк.

– Убийца! – бросает он сестре в лицо. – Убийца!

– Пьяница! – отвечает она ему тоже криком. – Пьяница! – и удирает в испуге. Смех и крик Гейнца преследует ее.

Глава девятнадцатая

В большом здании полиции на Александрплац полицейский врач подписал удостоверение о смерти литейщика Генриха Пифке и передал ее дежурному офицеру.

– Шальная пуля, – намекнул офицер, кивнув в сторону убитого.

– Да, шальная пуля и прямое попадание в грудь, – усмехнулся врач слабой горькой усмешкой. Парень крепкий и молодой, моего возраста».

– Есть у нас еще один ночью, – когда они вошли в смежное помещение. На скамье лежал одноглазый стонущий старик. Врач склонился над ним.

– Нет нужды везти его в больницу, он быстро придет в себя, и его можно будет допросить.