Дом кривых стен

Люди рассказывали, что дела у фирмы, которой владел Кикуока, пошли в гору, но вступать с ним в контакт я не собирался. Моя компания процветала, хороший доход стали приносить капиталы, которые я вкладывал за рубежом. Постепенно Нома и его история стали казаться дурным сном, увиденным в молодости. Я сидел в дорогом костюме в своем президентском офисе, и, как это ни странно, мне стало казаться, что дорога, по которой я хожу, кресло, в котором сижу, стали совсем не такими, как раньше, что мир, где я живу, полностью переменился. О возвращении во времена, когда я был беден, не могло быть и речи. Я тешил себя иллюзией, будто добился своего положения исключительно благодаря собственным усилиям. Однако если б Хирамото не умер, «Мурата энджинз» так и осталась бы мастерской на городских задворках, а я – простым, ничего собой не представляющим работником. Напомнила мне об этом смерть жены.

У жизни свои законы. Жене было не так много лет. Она умерла от болезни. В чем была причина, так и осталось неясным. После ее смерти я почувствовал, что должен исполнить волю покойного Номы и сделать это поскорее.

Фирма Кикуоки вышла на орбиту. Я вступил с ним в контакт, постаравшись, чтобы все выглядело совершенно естественно. Думаю, он воспринял это как неожиданно свалившуюся на него удачу.

Остальное вам известно. Я отошел от дел и построил этот сумасшедший дом. Все смотрели на него как на каприз сдвинувшегося старика и не подозревали, что он служит совершенно определенной цели.

Я совершил преступление, однако кое-что вынес из этого. Понял это вчера, слушая Вагнера. Я прожил столько лет, храня свою тайну, не позволяя себе говорить о ней во весь голос. А в это время рядом громоздились горы лжи. Они росли, будто покрывая меня слоем цемента, и твердели. Вокруг толпились подхалимы, поддакивавшие каждому моему слову. От них я слышал лишь лесть, от которой сводило зубы. Но мне все-таки удалось прорваться сквозь это кольцо и вернуться в молодость, туда, где я жил по правде, жил честно. Вы говорили о Джеке-гимнасте, помните?

– Да, о кукле, – подтвердил Митараи.

– Короткая правда деревянного прыгуна?.. Это не Голем, это я сам. Последние двадцать лет жизни я играл роль своего рода куклы. Что-то представлял собой в самом начале, когда был созидательный порыв и многое удавалось, но потом превратился в снеговика. В последние годы я не создал ничего заслуживающего внимания.

И мне захотелось снова стать самим собой, пусть совсем на короткое время. Таким, каким я был прежде: ясным и чистым парнем, способным на крепкую дружбу. Ради этого я и исполнил свое обещание. Обещание, данное Номе сорок лет назад, когда я был настоящим человеком, самим собой.

Все молчали. Задумались, какую суровую цену приходится платить за успех…

– Я бы на вашем месте не решился на такое, – раздался вдруг голос Митио Канаи. Эти слова были вполне в его духе. Я со своего места заметил, как жена ткнула его в бок, но он не обратил на это внимания. Решил, должно быть, что здесь самое подходящее место, чтобы продемонстрировать мужской характер.

– Я бы не смог так поступить. Я не человек долга. Мир, где мы живем, полон обмана. Люди все время обманывают друг друга. Я не имею в виду, что только в плохом смысле. Обман в порядке вещей и в искусстве, и в делах. Не соврешь – лишишься работы. Половина клерков так живет. Я серьезно. А что, не так, скажете?.. Возьмем, к примеру, врача. Он знает, что у пациента рак желудка, а говорит ему, что у него язва. Можно его в этом винить? Пациент все равно умрет, но будет думать, что это обострилась язва. И умрет с мыслью: как повезло, что у меня нет этого ужасного рака…

То же самое произошло с вашим другом, Хамамото-сан. Он умер спокойно, с верой, что друг уничтожит его врага. Какая тогда разница между ним и раковым больным? А Хамамото-сан надо было стать президентом «Хаммер дизель», и он им стал. В этом деле нет проигравших.

Я был вынужден подлаживаться под Кикуоку, притворяться, что уважаю его. С каким бы удовольствием я придушил этого слизня! Сколько раз представлял эту картину… Но наш мир лжив. Я планировал использовать Кикуоку до конца, пока он не окочурится, обглодать его до костей. Потому что это было мне выгодно. И вы должны были сделать то же самое. Таково мое мнение.

– Канаи-сан! – отозвался Кодзабуро. – Сегодня вечером… странно… мне кажется, все как бы сострадают мне. Я ни разу не испытывал такого чувства по отношению к себе, когда сидел на работе у себя в кабинете… Возможно, вы правы. Но я должен сказать, что Нома умер не в больнице, а на тюремной койке, завернутый в тонкое одеяло. Стоило мне об этом подумать, как сама мысль о том, что мне придется спать на шикарной кровати до конца дней своих, вызывала у меня содрогание.

* * *

Ночь незаметно миновала, уже было совсем светло. Ветер стих, и было так тихо, что извне в дом не проникало ни звука; от снежной бури не осталось и следа, и в оконах салона сверкало синевой небо без единого облачка.