Дом, которого нет

Рассорились. Открыла преступление

давнишнее, включив в потёмках свет, и

последней каплей ему стало это.

Ни женщины, ни сына, ни семьи,

которую он счесть успел своею.

И, тормоз резанув, взял газ: столбы

собой таранить. Но о чём я? С нею

лбы разбивали лучшие мужчины,

она же всех загрызла бы за сына. –

Всё дело выступало в свете новом.

Убийства не было. Убийца был отцом.

Соображать ей надо быстро. К слову,

Ян близко был. И дело бы с концом,

услышь из уст Царя дофин всю правду.

Но незачем ему знать это: прав тот.

Разрезала верёвки. – Ты свободен. –

В перчатках руки шёлковых, до локтя.

– Да, ты права была: мне стало легче. Вроде,

не умер всё же… – Есть такой приём. Ты

в оковах их высказываешь. Те же

реальные оковы правдой режешь. –

Царь члены растирал затёкшие. – Ведь лет

тебе так мало, знание – откуда?

– Из книг и чувств, что подарил мне свет.

– И без любовных игр спасибо, чудо.

Ты странная. Посмотришь, не мигая,

и кажется, что про меня всё знаешь.

– Так потому, что я – твоя, Царь, смерть. –

Шаги слышны ей, ему станут скоро.

– Откуда знаешь кличку? Дай ответ! –

молниеносно выстрелила Лора

сидящему меж глаз, калибром крупным.

Застал, ворвавшись, Ян один лишь труп с ней.

Часть X. Марсельеза (конец)

– Прости, – лицо перекосила, – я иначе

его объятий бы не избежала!

– За дело? – Да. – Ну ничего. Удачно

поговорили, видимо. – Он жалок

был, каясь мне во всём, когда был связан.

– Он мёртв, знать, не предал тебя твой разум.

– Тебе он всё отдал. Заглаживал вину.

– Я знаю, что теперь на его месте.

Пошли скорее. Навестим, ко сну

идущую, мою мать. – Вышли вместе.

Трясло чернявую от пальцев на ногах

до темечка. Ночь помнит о богах,

молчит, из глубины рассказы стелет.

Не было камер в пригородном доме.

О нём немногие и знали. Облетели

на байке город по сквозной (она, как в коме,

прижавшись к куртке со спины, столбы считала).

«В отъезде Гриб. Мать у себя», – всё рассчитал он.

– Иди ко мне, наверх. Закройся. Буду после. –

Она, кивнув, повиновалась бессловесно.

Ян к матери вошёл, нацелив в лоб ей

с порога пистолет. – О. Интересно, –

привстав от удивления с дивана,

приветствовала кровь свою Диана.

– Бери листок и ручку. Для письма.

– Какая муха укусила тебя, сын мой? –

до секретера шла (медлительно весьма),

не зная, быть в чём именно повинной.

– Пиши: «Пал Царь, моей убит рукой.

От связи нашей раньше сгиб муж мой».

– Как… Знаешь ты? – Всё нынче знаю, мама.

Пиши ещё: «Умру, но смыв позор тем».

– Всё, написала. Расписалась даже. Сам ты

убьёшь меня? Сейчас или… как скоро?

Да и зачем? Я жизнь тебе дала!

Какая разница, когда и с кем спала?

Меня ты ненавидишь, знаю точно.

Но матери убийцей стать? Ну нет!

– Тебя не станет вместе с этой ночью.

– Царь… пал… Уже не встретит он рассвет?

– Не встретит. Разговорчив был пред казнью.

– И ты так выгодно обтяпал всё, бесстрастный! –

Диана рассмеялась. – Одним выстрелом

двух зайцев сразу! Трёх, включая трон!

Ты знаешь, я б хотела попрощаться с ним…

– С Грибом? – Нет, с сыном. В тебе где-то он.

Я цианид приму, не разноси причёску.

Раз родила пирата, лезь на доску!

И ни один тебя не заподозрит…

Да, всё-таки в отца пошёл умом!

Ты мужа моего любил; теперь уж поздно

пытаться для тебя стать мамой. Лом

для чувства – холод. Била им наотмашь.

Теперь меня моим оружием убьёшь ты.

– Тянуть так можно до утра. Довольно.

– Запомни, Ян: я гибну, чтобы жил ты.

Однажды безразличье рвётся болью.

Несчастлив тот, кто чувства с себя смыл все.

Искала я любви в мужчинах разных,

но ты – единственный из них… не безобразный. –

Диван собой накрыла, вся внатяжку.

Одернула подол у платья синего.

Ещё не стёрт вечерний макияж был.

Будто на бархат уж легла, красивая.

Диана приняла, как жизнь, смерть: стильно.

Из перстня яд лизнула и застыла.

На пистолет, которым Царь убит,

её он пальцы тихо отпечатал.

И в ящик выдвижной убрал тот (вид

её спокоен), разумеется, в перчатках.

– Ни там, ни тут нас не было. Сад тих.

Лора – свидетель, кто патрон всадил.

Ян поднялся наверх, прикрыв к ней дверь:

он должен "обнаружить" тело утром.

И, оглушённый внутренне, теперь,

чтоб мысль убить, предался б Камасутре.

Сидела Лора в комнате. Парик

валялся у кровати. Стан поник.

– Ну, Кобра. Не трясись. Всё, как по нотам.

С Царём ласкались, ворвалась Диана,

ты убежала, испугавшись… – Для чего ты

на самом деле это всё затеял, Ян? Ты

отца отмстить желал, по мне, так меньше,

чем выйти вверх: лечить чтоб и калечить.

Сам стать отцом для города, им править…

– Эй, посмотри сюда! – над ней он встал. –

Рефлексии о царстве и о праве

на как-нибудь потом, прошу, оставь.

На, выпей. Той, кто стать моим оружием

решила, не подходит вид контуженный. –

Стуча зубами в край стакана, хлопнула

налитую им сотку "Капитана".

Сбив крови привкус, разлилось тепло по ней.

– Ты псих, скажу тебе, о, мальчик странный, –

почти пропела, и почти смеясь.

Вились на плечи волосы, как бязь. –

Меня, в участке на учёте состоявшую

(за нападение с оружием холодным),

не заподозрят? – Нет. Признанье есть у них.

Откуда б огнестрелу у тебя быть?

Ты темпераментна и вспыльчива сверх меры,

но не убийца. Даже в мыслях офицеров.

Хорош болтать. – О чём ты? – Поняла ты.

– С ума сошёл? Сейчас? – Чего бы нет?