Дом Кёко

— Ты последнее время совсем не жалуешься, что не дают роль. В труппу-то ходишь?

— Ну-у…

Мать в ожидании заказа беспрерывно курила. С любопытством тронула красными ногтями цветы душистого горошка на окутанном дымом столе:

— Надо же, в первоклассном ресторане такая дешёвка.

И всё-таки оба были счастливы. Мать Осаму родилась в богатой семье и мечтала поужинать в европейском ресторане с одетым в дорогой костюм сыном. Ну а сын есть сын. Он воображал себя любящим и хулиганистым парнем, альфонсом, который заработал денег и теперь угощает мать, занимавшуюся подозрительной торговлей. Осаму радовался, что где-то есть их общие и чем-то похожие грехи, а сегодня они вдвоём наслаждаются роскошным ужином.

— Кстати, в последнее время занять деньги под проценты стало проще.

— Почему?

— Да за процентами не приходят. Они куда терпимее, чем налоговая служба.

— А задолженности у тебя нет?

— Кто-то по глупости, имея проценты, сам вносит деньги. Я клиент, поэтому прийти за ними могут ко мне. В следующем месяце как раз пора платить, но на несколько месяцев отсрочат.

— А какой процент в месяц?

— Девять, поэтому выходит девяносто тысяч иен. И это тоже за вычетом процентов за первые два месяца. Если берёшь взаймы миллион иен, то эти сто восемьдесят тысяч плюс ещё пятьдесят тысяч — плата за опросы и прочие обследования. Чистая выручка всего семьсот семьдесят тысяч, просто дурачат людей.

— Девяносто тысяч в месяц? Столько, наверное, можно платить.

— Естественно, можно. Когда за ними приходят, я всегда плачу. Но в прошлом и позапрошлом месяце не пришли, поэтому я их частично потратила.

— Так это их ты дала мне на карманные расходы?

— Да нет, не их, — успокоила его мать.

Осаму предвидел мрачное будущее. Между ним и матерью, которая, будто жалея времени на стирку, давно собирала грязные вещи и складывала в шкаф, не существовало тех отношений, которые можно всерьёз назвать жизнью. Даже во времена жуткой бедности бедность эта не потеряла налёта фантазии и была далека от бедности подземелья. Тёмное будущее зарылось в белоснежный ворох когда-то грязных вещей, ширившаяся тьма наполнилась большими и влажными трогательными звёздами.

Осаму вдруг отложил ложку, которой ел мороженое.

— Так всё хорошо?

— С чем?

— С этим займом.

— Конечно хорошо. Положись на меня. Не думай об этом, давай пойдём в кино. С этими делами в кафе я давно ничего не видела.

Так что после ужина Осаму пришлось лицезреть бои на мечах и копьях, которые происходили в любимых матерью картинах, и очень молодого, с губами, будто вывернутыми наружу, актёра. Глядя на этого актёра, звезду исторических фильмов, мать то и дело повторяла: «Как красив, ну как же красив». Поэтому у Осаму испортилось настроение.

На следующий день вечером Осаму снова сидел в «Акации». С Марико они договорились встретиться, как обычно, поздно. Времени было полно. Приятели после гимнастического зала разбежались по делам и оставили его одного.

Осаму листал старый журнал, который дала ему помешанная на пьесах новой школы посетительница. Прочесть он ничего не мог — все статьи были на каком-то из скандинавских языков. Зато там хватало сценических фотографий. Среди них Осаму увидел снимок молодого блондина в джинсах и клетчатой рубашке с коротким рукавом — стоя на цыпочках, он дугой изогнулся на сцене. Наверное, был ранен. Рукой он хватался за лившиеся сверху лучи света.

Поза была очень красивой, и Осаму долго её рассматривал. Он был далёк от трагизма на сцене. В театре и смерть, и убийство, озарённые неким таинственным светом, выглядели возвышенно, словно религиозное празднество. Золотистые волосы раненого юноши растворялись в лучах того же цвета. И его странная, умирающая фигура не вызывала ассоциаций с болью, а выглядела так, словно в этих обстоятельствах душа приняла наиболее подходящую для неё форму и на миг застыла в ней, чтобы тело могло отдохнуть.

Что это за «обстоятельства»? Может, смерть? Небытие? Или опасность? Осаму ни на секунду не задумался, что душа взращивается и воспитывается внутри. Душа, словно эфир, витает снаружи и проявляется, когда, одержимая дьявольским наваждением, атакует на сцене актёра, позаимствовав на мгновение человеческий облик.

Этот раненый золотоволосый юноша не знает, что означает его изогнутая фигура, облитая лучами света. Это ослепительно-яркое бытие, но бытие в момент, когда душа позволяет телу расслабиться и человек заполнен только существованием. На сцене есть место этому чуду. Печально, что Осаму ни разу не удалось его испытать.

В кафе появился неприятный парень. Волосы, прилизанные бриолином, походили на шлем, большие пальцы засунуты в карманы синего нейлонового джемпера. Он что-то спросил у девушки за кассой. Та стрельнула взглядом в сторону Осаму.

Осаму заметил, что девушка нажала звонок, призывающий мать из глубины кафе. Мать вышла, кивнула посетителю и собиралась вернуться с ним в недра кафе. Парень пальцами в толстых золотых кольцах вытащил изо рта замусоленную сигарету, окинул всё вокруг быстрым взглядом и двинулся вперёд.