Дом Хильди Гуд

Молодая Элизабет недавно восхитилась фотографией Джейка и спросила, не мой ли это сын. Признаюсь, мне польстило, что Элизабет сочла меня достаточно молодой, чтобы иметь десятилетнего сына; хотя, если честно, Элизабет пытается соскочить с метамфетамина, у нее осталось всего несколько зубов, и она не всегда четко видит. Все равно приятно. Я рассказала ей немного о Джейке, и о своих дочках, и о маленьком Грейди.

Элизабет живет через две комнаты от меня. Я снова в Хэзелдене. Приехала в конце августа. Ничего такого не случилось, правда. Меня не поймали за вождение в пьяном виде. Я не роняла Грейди и не позорила дочек, нет-нет. И вернулась не из-за слов, которые наговорил мне Фрэнк по поводу моего питья, и не после того, как Тесс заставила меня краснеть во время розысков Джейка. Мои воспоминания об этих маленьких смертях, маленьких муках, вместе с остальными воспоминаниями, накопившимися за мою пьяную жизнь, оказались так сильны и так наполнены стыдом и болью, что гнали меня в подвал каждый день, после того как уходил Фрэнк. А куда мне еще было идти, если честно? Что еще делать?

И я вернулась в Хэзелден. Я продала дом на мысу Грей через три месяца после смерти Питера. Тогда и позвонила. Консультант, которая взяла трубку, вылечившаяся алкоголичка по имени Фрэн, помнила меня.

— Хильди, что случилось? — спросила она.

— Ничего, — ответила я. — Просто готова вернуться.

Хотя кое-что все-таки случилось. Совсем маленькое кое-что; крохотное, по меркам моей истории.

Это было вечером накануне подписания сделки по мысу Грей. Фрэнк объявился у меня без предупреждения. Я тогда пила вино во дворике и сказала что-то ехидное по поводу вида Фрэнка. Он часто приезжал ко мне прямо с работы, покрытый грязью и краской, и это мне не нравилось.

— Мог бы хоть попытаться привести себя в порядок, — сказала я.

Фрэнк сказал, что хочет свозить меня кое-куда на грузовике. Хочет что-то показать.

— Захвати вино, — добавил он, заметив, что я колеблюсь.

— Мне не нужно хватать вино, — сказала я. Меня покоробило, что он, видимо, считает, что я без вина не могу.

Я надела старые сандалии. Ночь была жаркая, и на мне были шорты и футболка вместо обычных юбки и блузки. Я думала, Фрэнк решил показать мне дом, который собирается купить.

Это новое увлечение Фрэнка — недвижимость. И между прочим, именно Фрэнк анонимно купил дом Дуайтов, а вовсе не Кларксоны. Мне он сказал, что намерен его отремонтировать и выгодно продать. Я узнала об этом вскоре после переезда Дуайтов. А теперь Фрэнк разрешил там жить Черепу Уайту. Череп стал слишком стар, чтобы грузить мусор, и Фрэнк позволил ему жить в доме и кое-что делать там в качестве платы за жилье. Фрэнк наконец понял, как мудро вкладывать свои деньги, а не солить их в каком-нибудь банке (или матрасе — не знаю, где он держит деньги), и я с удовольствием отправилась с ним смотреть дом.

Он отвез меня в бухту Гетчелла. Стоял летний вечер, вода была гладкой, как стекло, солнце клонилось за горизонт, оставляя в небе только розовые и голубые блики, как великолепное украшение уходящего дня. Фрэнки припарковал грузовик, мы вышли, и тут я увидела ее. На песке лежала лодка «уиджон», совсем, как «Сара Гуд» — моя старая парусная лодка, — выкрашенная красным. Новые паруса, белоснежные на фоне темнеющего неба, были подняты и лениво хлопали под теплым бризом. Я подошла и взглянула на старый потертый румпель и выбеленные солнцем деревянные банки.

Это была «Сара Гуд». Я узнала место, где Фрэнк поставил заплатку бог знает сколько лет назад.

— Где ты нашел ее? — спросила я. Говорить было трудно. И трудно было поверить.

— Она много лет пролежала в моем сарае. Твоему папе надоело держать лодку на заднем дворе, и он отволок ее на свалку. Я привез ее домой. И потом подлатал.

— Ты спас ее, потому что знал, что однажды она мне понадобится? — спросила я. Мы толкали лодку по песку к воде.

— Нет, Хил, просто я не люблю, когда вещи выбрасывают. Никаких планов не было. Просто не мог ее там видеть, ведь вполне годная вещь.

Я не понимаю ностальгии. Мне не нравится, когда сентиментальные люди привязываются к вещам. История и старые вещи не волнуют меня так, как большинство других людей, и я не поняла, почему ноги стали ватными, когда лодка скользнула в волны. Это просто старая лодка. Но когда я забралась на борт, пришлось повернуться в сторону моря, чтобы Фрэнк не видел моих слез.

— Поторапливайся, свет кончается, — прорычала я.

— Света хватит, — засмеялся Фрэнк. — И времени хватит.

Он разогнал нас большими шагами, потом запрыгнул на борт, я откинулась на его бедра, и мы поплыли.

Хорошо, что Фрэнки спас старую лодку. Он прав: вполне годная вещь. Почему слезы навернулись на глаза, когда он произнес эти слова — «вполне годная»? Наверное, тогда и мелькнула у меня мысль вернуться сюда. Но Фрэнку я ничего не сказала. Я прижалась мокрой щекой к его бедру и почувствовала грубую ладонь у себя на лбу, подняла лицо, чтобы прижаться губами к его губам, а потом снова потерлась лицом о его бедро, все еще стесняясь дурацких слез. Но теперь я улыбалась.