Дом Хильди Гуд

Каждый шаг становился пыткой. После жесткого пола спина словно окаменела, и я не могла решить: это мышцы спины или мочевой пузырь содрогаются при каждом вздохе. Доктор недавно сказал, что хочет проверить у меня плотность костной ткани, и теперь я понимала: нет нужды. Я чувствовала, что каждая косточка в ногах и позвоночнике крошится, словно мел. Еще несколько шагов — и моя полностью одетая, но сдутая оболочка уляжется на тропинке, моргая в небо. И еще голова. Моя чертова голова. Она правильно рассудила. Земляной пол в подвале — вот мое место. Достойное. Найди меня там Эмили, она доложила бы Тесс — и мне больше не доверили бы не то что сидеть с маленьким Грейди, а даже дотронуться до него. Терьер Бабе привыкла тявкать без умолку; каждый раз, как она, сорвавшись, заходилась лаем и визгом, мне приходилось собирать в кулак остатки воли, чтобы не приложиться сапогом к ее заднице и не послать в сугроб.

Когда мы выбрались на берег реки, холод, чистое шуршание, запах соленой воды, рыбы и чего-то еще… может, мокрой болотной травы, торчащей из-под снега? Или песка? А у песка есть запах? Ладно, от всего этого у меня просветлела голова, мои мышцы и даже ноющие, рассыпающиеся кости словно собрались и воспряли. Все зло, все сомнения, казалось, стекли в песок под ногами. Впереди, неподвижно и гордо, стояла на камне большая голубая цапля. Я при виде ее затаила дыхание; собаки посмотрели на меня, а потом заметили птицу.

— Нельзя, Молли, Бабе, — закричала я, но они уже неслись вперед. Большая птица опустила голову, встряхнула плечами и взвилась в воздух, медленно поднимаясь над полузамерзшей водой. Большая птица поднялась над нами, а мы — Молли, Бабе и я — смотрели на нее, моргая, моргая от сияющего солнца, а потом небо помутнело от моих слез. Не скажу, будто я ощутила присутствие Бога или что на меня накатило «духовное просветление», о котором талдычат анонимные алкоголики. Ничего подобного. Но на мгновение, как в строчке церковного гимна, моя душа ощутила… ценность. Я почувствовала, что зачем-то нужна. Наверное, потому, что птица, такая громадная и древняя, все же полетела. Ночью я вела себя отвратительно, но этого, как ни странно, никто не знает. У меня есть мои милые собачки, есть река, а дома — моя любимая дочь. У меня есть все. У меня по-прежнему есть все. Как Эбенезер Скрудж[1], я проснулась и живу, и у меня есть все — гораздо больше, чем достаточно.

И я, не сходя с места, решила снова бросить пить. Вернусь домой. Приготовлю дочкино любимое кушанье. Позвоню Грейди — просто послушать, как он бормочет в трубку. Я не буду сегодня пить. И не буду пить завтра. И на следующий день, и на следующий.

Когда я вернулась домой, то обнаружила, что рядом с дверью к стене прислонена елка. На одной ветке был пришпилен желтый лист из блокнота с торопливо нацарапанными словами: «С Рождеством, Хильди. Позвони, если хочешь, чтобы я помог ее установить. Фрэнк».

Фрэнк привозил нам елку каждый год, сколько себя помню. Даже когда я была замужем за Скоттом, Фрэнки привозил елку. Думаю, это милый способ отблагодарить меня за то, сколько клиентов я ему давала — в основном впервые перебравшихся в наш город, которым очень нужны были услуги Фрэнка. Однако сегодня утром меня так тронул его жест, что руки тряслись, пока я снимала записку с дерева. Ну да, у меня всегда трясутся руки с похмелья, но тут другое. Милый Фрэнки.

Я вошла в дом, и Эмили восторженно затараторила:

— Фрэнк Гетчелл оставил нам елку. Давай сегодня нарядим.

— Мне ненадолго нужно на работу. Давай вечером. Позвони Тесс — на случай, если она захочет привезти Грейди, помогать. Майкл в эту неделю ездит по делам.

— Ладно, — сказала Эмили. И добавила: — Позови Фрэнка, пригодится.

— Позову, — ответила я, подумав. — И может, он останется на ужин.

Добравшись до офиса, я действительно позвонила Фрэнку. Конечно, никто не ответил. И никакого автоответчика. Я посмотрела бумаги, проверила Интернет, но на рынке не оказалось ничего нового. Я сказала Кендалл, что собираюсь закрыть контору на следующую неделю и открыл» в среду после Нового года. А на неделе я попросила ее приезжать по утрам — проверять почту и звонить мне, если будет что-то важное. Хотелось побыть дома с семьей.

Из офиса я ушла часа в три и поехала на Горку. Проехала мимо дома Макаллистеров — там было темно и тихо. На праздники они отправились в свой дом в Аспене, как и каждый год. Линда осталась заботиться о собаке и лошадях; она рассказала мне, как горько жаловалась Ребекка в день отъезда.

— Я даже на лыжах не хожу, — шипела она Линде, которая помогала упаковывать вещи в машину. — Ребенком я зимы проводила во Флориде, ездила на лошадях. Ненавижу Аспен…

— Ужасно, — сказала Линда, со смехом пересказывая мне сцену прощания. Я посмеялась вместе с ней, но сейчас жалела Ребекку, проезжая мимо ее дома. Я жалею ее с того момента, как увидела тогда одну на пляже Питера. Одну-одинешеньку на холоде.