Дом и корабль

- Я думаю… - начал было он, но Горбунов не дал договорить:

- Э, нет, раньше надо было думать. Нет уж, теперь извольте… Вернитесь! - закричал он во весь голос.

Митя вздрогнул и обернулся.

Рослый парень в полушубке и кожаном шлеме с шоферскими консервами, только что промелькнувший перед глазами и уже собравшийся прошмыгнуть в ворота, остановился. Туровцев почти позавидовал спокойствию, с каким тот разглядывал трех незнакомых командиров, стараясь угадать, кто из них крикнул: «Вернитесь!»

- Подойдите ближе, - сказал Горбунов.

Парень приблизился. Если б не жестяная звездочка, небрежно приколотая к шлему, его можно было счесть за гражданского шофера. В руках у него была аппетитная вязанка березовых чурочек, туго прихваченная форменным ремнем. Лицо парня, в особенности сальный нос и стальные зубы, показалось Мите знакомым.

- В чем дело? - спросил парень самым невозмутимым тоном.

- В чем дело? - переспросил Горбунов столь же безмятежно. - С каких пор в армии отменены приветствия?

- Я вас не видел.

Это было сказано так, что Туровцев, вначале подосадовавший на Горбунова - охота связываться с чужими матросами, - похолодел от бешенства. И тут же вспомнил, где он видел эту наглую рожу. Это был Соколов - связной и шофер Селянина.

- Неправда, - сказал Горбунов. - Почему вы в таком расхристанном виде? Где ваш ремень?

У Соколова был наметанный глаз.

- Уж очень вы требуете, товарищ капитан-лейтенант, - сказал он примирительно. - Не такое нынче время…

- А что случилось? - быстро и насмешливо отозвался Горбунов. - Светопреставление? - Он даже оглянулся. Убедившись, что в окружающем мире не произошло ничего такого, что могло бы оправдать нарушение формы одежды, он еще раз брезгливо оглядел сальный нос и березовые чурки. - Приведите себя в порядок.

Соколов подчинился. Пряча пылающие злобой глаза, он расстегнул ремень - чурки посыпались. Первым движением было нагнуться, но под спокойно-ироническим взглядом Горбунова он опомнился. Беззвучно сквернословя, надел ремень, затянулся, обдернул полы, стянул зубами рукавицы, долго ловил негнущимися пальцами пуговку шлема, застегнул и вытянулся.

- Вот так, - сказал Горбунов. - Кто и откуда?

Услышав фамилию Селянина, задумался, вспоминая. Но ничего не вспомнил.

- Не знаю такого. Номер части?

Физиономия Соколова выражала самое непритворное изумление. Как видно, он искреннейшим образом не допускал, что его всесильный шеф может быть кому-то неизвестен. Его наглые глаза скользнули по Митиному лицу, и Митя с ужасом понял, что, против своего обыкновения, Соколов его отлично узнаёт. «Вот как, товарищ лейтенант, - сказал этот взгляд, - вы тоже не знаете военинженера третьего ранга?»

Митя притворно зевнул и отвернулся.

- Так вот, - услышал он негромкий голос командира. - Отправляйтесь в часть и доложите своему начальнику, что капитан-лейтенант Горбунов просит наложить на вас взыскание. Ясно? Можете идти.

Митя знал, что злорадство, так же как и зависть, но украшает человека, однако он не без злорадного чувства смотрел, как Соколов подбирает рассыпавшиеся полешки, а затем, придерживая их подбородком, поплелся обратно, в сторону Литейного.

- Вот прохвост! - сказал Горбунов, усмехаясь. Носком сапога он старательно закапывал в снег щепочки и обрывки бересты. Тщательно разровняв площадку, он перевел глаза на Митю: о чем бишь… - Да, вот еще… Скажите, зачем вам понадобились галеты?

Митя был захвачен врасплох, он считал тему исчерпанной. Сам пугаясь своей грубости, он пробормотал, что это его личное дело. Горбунов как будто не заметил дерзости.

- Не совсем, - сказал он раздумчиво. - Не совсем личное. Будь у меня лишняя пачка, я отдал бы ее Конобееву. Крупный парень, и ему не хватает… Ладно, - он взглянул на часы, - идите завтракать.

Хмурый, прячущий глаза Граница поставил перед Туровцевым стакан с хвойным настоем, сахарницу и утреннюю порцию хлеба. Митя посыпал хлеб сахарным песком и, пока Граница ходил на камбуз, сжевал его весь. Потом пил пустой остывший чай. К настою он не притронулся.

Через минуту он понял, что мучительно хочет есть, нет сил дождаться обеда, а главное, обед ничего не изменит, после него все так же будет хотеться есть.

Горбунов знал, что делал, требуя аккуратной явки к утреннему чаю. Когда те же сто пятьдесят граммов, нарезанные дольками, слегка подсушенные и посоленные, неторопливо съедаются за общим столом, когда каждый кусочек запивается глотком очень горячего чая, кажется, что ты в самом деле позавтракал. Командир и механик сидят с пресыщенными лицами, даже жуют они как-то свысока. Каюров и доктор лениво пикируются. Граница, когда все в сборе, подает и убирает с видом заправского довоенного вестового, которому стоит только моргнуть, и он принесет вторую порцию…

Все это, конечно, действует.