Дом и дорога

Золотисто-коричневые нырки оказались более доверчивыми. Они подпускали нас совсем близко и только тогда взлетали — стремительно и легко, с каким-то радостным шумом. Отлетали они недалеко. Блеснув белым подхвостьем, нырки плюхались на воду и как ни в чем не бывало снова принимались за чистку своих золотисто-замшевых жилетов.

Заросли тальника кончились, и нам открылась уже знакомая холмистая степь. Вдали, на фоне подернутых дымкой гор, разгуливали крупные стройные птицы. Я не узнал их (что было узнавать?), я догадался, что это журавли. У них начинались токовые игры, знаменитые их «танцы». Птицы поводили шеями, кивали, приседали, подпрыгивали, хлопали крыльями.

— Юра, — позвал я Пахомова, — журавли...

Пахомов невозмутимо продолжал долбить лунку во льду. Мое сообщение его не тронуло. Он привык к птичьему изобилию.

— Их здесь много, — сказал наконец Пахомов. — Осенью возле Джаргалант-хана тысячные стада журавлей пасутся с домашним скотом... Местные жители их не трогают.

А потом была уж вовсе литературная птица — лебедь. Я не только никогда не видел лебедей, но даже начал сомневаться в их существовании. Для меня они остались где-то там, в «Слове о полку Игореве». Это была почти условность, метафора — «всплеснула обида лебедиными крылами на синем море...» Но сейчас перед нами на зеркале чистой воды плавала пара настоящих лебедей — ослепительно белые птицы с красиво изогнутыми шеями и чуть приподнятыми крыльями. Тут даже Пахомов бросил свою работу.

Кому довелось однажды увидеть взлетающего с воды лебедя, никогда не забудет этой картины. Быстрые, тревожные повороты головы, затем стремительный разбег, шея вытянута вперед, глубокие и сильные взмахи крыльев и наконец в радужной пыли брызг с торжествующим трубным гласом птица отрывается от воды.

Предвкушение радостных неожиданностей, с каким я приехал на ключи, не покидало меня. Но оно было и тревожным это чувство. Я не понимал, что со мной происходит, что я переживаю. Ладно, красота. Блеск снега, разлитое вокруг сияние, изысканные наряды птиц, грация их танцев... Хорошо. Но ведь даже деловитая возня нырков, их драки из-за корма, верещание в кустах каких-то неизвестных мне птах — все это заставляло сильней колотиться сердце... Впервые так остро я переживал пробуждение природы. Это была воля, счастливый ликующий мир без выстрелов, жизнь без меня. Любая птица казалась здесь чем-то бо́льшим, чем была на самом деле.

Мне вспомнился зоопарк. За проволочной сеткой, на вершине искусственной горы, густо забрызганной птичьим пометом, сидел кондор. Табличка сообщала: «Кондор. Семейство американских грифов. Самый крупный представитель отряда хищных птиц. Размах крыльев — 3 м, поднимается до 6 тыс. м. Живет в Андах». Итак, кондор восседал на вершине горы, а под ним копошился болтливый и пестрый птичий мир. Но за металлической сеткой надменный экзотический хищник, этот обладатель многих птичьих рекордов, как бы уже и не был хищником. Клетка отвела кондору его место в индустрии развлечений. Он был деталью реквизита и имел свой инвентарный номер. Я поймал себя на том, что вместе с другими посетителями зоопарка с интересом разглядываю нагловатого и бойкого городского воробья.

Пахомов просверлил на ледовом «мостке» лунку и вручил мне удочку. Пора было приниматься за дело, а я все вертел головой, боясь что-то пропустить, не увидеть, не пережить... Мне вдруг представились солнечные просторы, заселенные свободным веселым зверьем. Так оно и было. Южнее нас, в Гоби, бродили дикие верблюды-хавтгаи, куланы, гобийские медведи-мазалаи. За их судьбу можно было не беспокоиться. Монгольское правительство приняло решение организовать в Гоби заповедник. Он будет создан на территории около четырех миллионов гектаров от гор монгольского Алтая до Восточной Гоби и станет одним из крупнейших заповедников в Азии.

Впрочем, в Монголии охрана природы имеет давние традиции. В древнем своде законов «Халха джирума» упоминаются четырнадцать заповедных мест: Хан-ула, Хогно, Зоргол, Суман и другие.

Мы быстро наловили на уху. Это, собственно, и не походило на рыбалку: непуганая рыба брала охотно. Скоро на льду лежало полтора десятка хариусов и ленков — серебристых рыб с пятнистыми спинами.

Борис оказался прав: после полудня стало задувать.

С северо-запада на нас двигалась стена желтой пыли, низовой ветер нес песок и мелкую гальку. Поляна, где еще недавно танцевали журавли, теперь была залита зловещим светом. Горы на горизонте исчезли.

На зубах у меня скрипел песок.

— Юра, — позвал я Пахомова, — не пора нам?

— В чем дело?

— Холод, ветер, песок...

— Не имеет значения.

Пахомов сидел на корточках и не спеша увязывал рыболовную снасть.

Неожиданно я услышал голоса птиц. Под тяжелым пологом грязных облаков летела пара лебедей. Я мгновенно забыл о своих недомоганиях. Вот только что все, было мрачно, тяжело, все давило, и вдруг точно свет — две белые птицы.