Дом и дорога

Над поверхностью ручья порхают желтые и сиреневые бабочки, бирюзовые стрекозы, совершенно непохожие на наших. У самой воды черепаха жует травинку. Услыхала шаги, застыла, перестала жевать, втянула голову. Потом успокоилась и не спеша сползла в ручей.

Природа переживала лучшие свои часы, все вокруг радовалось весне — цвели кустарники, порхали бабочки, летали птицы. «Не убивать живое, — вспомнил я Лагунова. — Не гадить, не жечь, не травить...» Русский, выросший в пустыне, он научился ценить живое, потому что знал другую пустыню — желтую, выжженную, мертвую.

Черепаха вылезла из воды и, неловко раскидывая ноги, поползла в кусты. Плакали мои мечты! Не будет у меня пепельницы из черепашьего панциря.

7

Мы, видимо, идем по чужим следам. Так оно и есть — снова пустой курган! Знакомое чувство дурноты при виде очередной ограбленной могилы. Пора вроде привыкнуть, но во мне опять поднимается злость против грабителей. Злость и зависть к более удачливым коллегам. Они уверенно рыли лаз и точно выходили на погребальную камеру, а мы продвигаемся ощупью, внимательно осматривая каждый камень и просеивая каждую горсть песка.

— Привыкай к разочарованиям, — говорит Верченко. — Такая работа.

По дороге в лагерь или за обедом мы много говорили о кочевниках, и я испытывал что-то похожее на сочувствие, когда думал об их трудной жизни и убогом быте. Но облик древних скотоводов никак не складывался, они оставались бесплотными тенями. Сейчас, стоя над ограбленной могилой, я отчетливо вижу их грубые, заросшие физиономии, жадный блеск глаз, торопливые движения — кладоискатели! Мне кажется, я слышу их тяжелое дыхание. Всю картину натурально заливает лунный свет...

— Переходим на двенадцатый курган, — командует Саша Верченко.

Он достает компас. Мы тянем шнур через центр кургана. Сережа бежит за рейкой. Саша становится у нивелира.

Съемка закончена. Вырубаем лопатами кустики полыни, срезаем дерн, оконтуриваем каменную выкладку. Приходит художница, снимает план. Мы с Олегом вышвыриваем камни и беремся за лопаты.

— На штык, не глубже, — говорит Саша.

Углубляемся на штык, зачищаем площадку, зовем Сашу.

— Еще на штык.

Уже можно различить очертания входной ямы. Снова скребем лопатами, ворочаем камни.

— Осторожней!

Показался свод камеры, сейчас начнется расчистка погребения. Я собираю кирки и лопаты и отправляюсь с Олегом на новый курган. А сюда мы будем приходить теперь только во время перекуров: не показалось ли что?

Жара. Одуряющая, изнурительная жара, которая к полудню становится нестерпимой. Однажды я прочитал фразу «чугунная пята солнца». Она мне показалась вычурной, а сейчас я думаю, что лучше, пожалуй, и не скажешь. «Или разум от зноя мутится...»

Обед в тени машины. Мы давно отказались от консервов, но даже свежая зелень и нежно пахнущий молоком сыр сулугуни не лезут в рот. Вот только чай. У этого зеленоватого, с золотистым отливом напитка тонкий аромат и терпкий вяжущий вкус. Зеленый чай прекрасно утоляет жажду, все мы быстро привыкли к нему.

Впереди еще три часа работы. Олег медленно поднимается с брезента, нахлобучивает шляпу.

— Он совсем спятил, этот Бальмонт: будем как солнце! Надо же додуматься!

Лениво расходимся по курганам. Впереди меня бредут Алина и Пастухов.

— Религиозные представления древних иранцев были связаны с их восприятием природы, — рассказывает Алина.

Я поднимаю голову: выжженная степь, голые горы, белесое от зноя небо. Конечно, этот пейзаж должен был настраивать на совершенно определенный лад. Только здесь мог возникнуть миф о царстве «беспредельного Света», только под этим раскаленным небом мог родиться культ победоносного, воинственного, солнечного Митры — бога света, дня, яркости. Алина утверждает, что именно в этих краях были созданы гимны, составившие священную книгу древних иранцев Авесту, основная идея которой — резкое противопоставление света и тьмы.

Конец работы. С грохотом летят в кузов кирки, ломы, кетмени, лопаты.

Снова долгая дорога среди выгорающей травы, ныряния на ухабах, скрип песка. За машиной белая стена прожаренной пыли, которую едва пробивают солнечные лучи.

Напротив меня сидит Андрей: бледно-голубые глаза, пушистые, припудренные пылью ресницы.

— Вылитая Мальвина! — смеется Борис.

Вылитая. Вот если бы только нос немного поправить.

Рядом болтают Олег и Женька Пастухов.

— Примерно один процент всех галактик находится сейчас в стадии взрыва, — говорит Олег.

— Да, — небрежно кивает Пастухов, — в результате простеньких вычислений...