Глядя на фотографии, Джербер осознал, что не видел их долгие годы. Многие не рассматривал вообще, просто припоминал тот или иной момент, когда они были сделаны. Проявленные, отпечатанные, их положили в альбом, и никто больше не взглянул на них.
Почему сейчас вернулись все эти воспоминания? Казалось, будто кто-то добивается его внимания.
— Вы держите дома деньги, драгоценности, часы? — спросил один из агентов.
Заметив, что муж слишком ошеломлен, чтобы реагировать, Сильвия ответила сама:
— Моя шкатулка с украшениями — в спальне.
— Не проверите, все ли на месте? — попросил полицейский.
Жена пошла посмотреть, а Пьетро Джербер усадил Марко на диван и пристроился рядом. Мальчик стал теребить его пальцы, но отец, удрученный, этого даже не замечал. Хотя был уверен, что из квартиры ничего ценного не пропало. Но сама мысль о том, что посторонний вторгся в область самых дорогих для него чувств, приводила психолога в исступление.
— Ничего не пропало, — вскоре объявила Сильвия, входя в комнату.
— Раз так, я не вижу оснований для возбуждения дела, — выступил один из полицейских.
— Что? — Сильвия не верила своим ушам.
— Речь даже не идет о взломе, ведь ключи уже находились в дверях.
— А это? — указала она на фотографии, разбросанные по полу.
— Может, кто-то решил над вами подшутить.
— Подшутить? — повторила Сильвия с нервным смешком. Она не могла смириться с мыслью, что виновный останется безнаказанным.
— Я не хочу сказать, что дело пустячное, но это самое правдоподобное предположение, синьора. Вы кого-нибудь подозреваете?
Когда полицейский задал вопрос, Сильвия устремила взгляд на мужа. Джербер отвел глаза, чувствуя себя виноватым.
— Нет, никого, — отвечала она, но было ясно, что женщина что-то скрывает.
Полицейский, наверное, тоже это заметил.
— Такое случается нечасто, но иногда акты вандализма — это только начало, — заявил он. Его слова явно были предупреждением.
— Начало чего? — встревожилась Сильвия.
Полицейский секунду помолчал, прежде чем ответить:
— Если в первый раз им это сходит с рук, они обычно предпринимают другую попытку.
После ужина, под предлогом того, что нужно уложить ребенка, Сильвия пошла спать, не дожидаясь мужа. Она все еще была расстроена и, наверное, сердилась на него, и Пьетро не мог ее в этом винить.
Она его прикрыла, соврав полицейским. Оба знали, что история о ключах, забытых в замке, не выдерживает критики. И уж конечно, такое сказать легче, нежели: «Мой муж лечит шизофреничку и непонятно почему позволяет ей вторгаться в нашу жизнь».
Сильвия вела себя как обманутая супруга, которая стыдится прилюдно признать вину изменившего ей мужа. Но когда агент спросил, подозревают ли они кого-то, в ее взгляде отразились вся тяжесть унижения и безмолвный гнев.
Джербер не исключал, что оставившее неприятный осадок вторжение в их дом — дело рук Ханны Холл, но не хотел обвинять ее, не имея доказательств. Хотя пациентка всячески старалась все вокруг себя превратить в тайну, нигде не сказано, будто любое событие как-то связано с ней. Обсессия заставляет превращать любое происшествие в итог обмана или заговора. Но паранойя — первый шаг в пучину безумия, а он обязан сохранять трезвый рассудок.
Убравшись на кухне, Пьетро сел за стол с семейным альбомом, собираясь разложить фотографии по ячейкам и убрать его с глаз долой, зная, что больше никогда его не откроет. Занимаясь этим, он был вынужден заново пережить моменты прошлого, которые уже поблекли в его памяти.
Ханна Холл была права: просматривая снимки, изображавшие отца и мать вместе, Пьетро отдал себе отчет в том, какими застенчивыми и неопытными выглядели они в их молодые годы. Может, в один прекрасный день и Марко удивится, обнаружив, что у них с Сильвией тоже была юность.
По мере того как Джербер переворачивал страницы альбома, всплывали подробности, которые он давно не вспоминал. Улыбка матери, например. Поскольку она умерла, когда он был слишком маленьким, чтобы это помнить, единственное свидетельство того, что она была счастлива привести его в этот мир, заключалось в немногих изображениях, навеки запечатлевших их вместе в первые два года его жизни. Судя по всему, отец не придерживался того же мнения, иначе не спешил бы использовать последние мгновения, какие ему оставались, чтобы сделать сыну наихудшее из признаний.
Почему он не унес эту тайну с собой в могилу? Что сделал ему Пьетро, чем заслужил подобное обращение?