Дом голосов

В то июльское утро Пьетро Джербер проснулся без двадцати семь. Лучи солнца, проникавшие сквозь жалюзи, мягко скользили по обнаженной спине прелестной Британи, словно золотой покров, подчеркивая идеальную линию плеч. Пьетро повернулся на бок, чтобы насладиться неповторимой картиной: красавица, спящая на животе рядом с ним. Длинные каштановые волосы все же позволяли разглядеть стройную шею; руки были сложены под подушкой в жесте танцующей Венеры; прикрывавшая ее до пояса простыня обрисовывала точеные ягодицы.

Они познакомились накануне и нынче вечером должны были попрощаться перед тем, как она улетит на самолете обратно в Канаду. Но Пьетро решил сделать последние часы ее пребывания во Флоренции незабываемыми.

Он подготовил небольшую, но безукоризненную программу.

Он поведет девушку полакомиться пирожными в кафе Джилли, потом приобрести одеколон и косметические кремы в Officina Profumo-Farmaceutica, старинной аптеке рядом с церковью Санта-Мария Новелла. Выбор безошибочный: девушки по таким товарам с ума сходили. Потом — особенная экскурсия, включающая тайные места, как правило не обозначенные в путеводителях, которая завершится поездкой на «альфа-ромео» в Форте-деи-Марми, где они отведают спагетти по-версилийски в ресторане «Лоренцо». Но, дожидаясь, пока его юная подруга проснется, Пьетро задумался о своем отце, от которого и унаследовал страсть к достопримечательностям.

Синьор Балу страстно любил свой город.

Как только позволяло время, он с наслаждением бродил по улицам, снова и снова открывая для себя виды, ароматы и людей Флоренции. Все его знали, все с ним здоровались. Запоминающийся тип: тощий, в неизменном «Burberry» и в широкополой шляпе от дождя, даже когда светило солнце. Летом он носил просторные бермуды и рубашки в цветочек, а еще ужасные кожаные сандалии. Невозможно было его не заметить. Перед тем как выйти из дому, он набивал карманы разноцветными круглыми леденцами и карамельками «Роксана», которые потом раздавал всем подряд, взрослым и детям.

Когда Пьетро был маленьким, отец брал его за руку и водил по городу, показывая места, которые затем вошли в репертуар диковинок, предназначенных для того, чтобы вызывать изумление у девушек. Например, лицо, вырезанное на стене Палаццо Веккьо: по слухам, то был профиль приговоренного к смерти, изображенный самим Микеланджело, который случайно оказался там, когда преступника вели на казнь. Или автопортрет Бенвенуто Челлини, спрятанный на затылке «Персея», который можно разглядеть, только выходя с Лоджии Ланци и глядя на статую сзади. НЛО на картине пятнадцатого века, изображающей Мадонну. Или ряд старинных детских портретов в Коридоре Вазари.

Но из всех достопримечательных странностей с самого детства Пьетро Джербера больше всего поражало «колесо подкидышей», установленное в пятнадцатом веке с внешней стороны Воспитательного дома. Оно представляло собой вращающийся цилиндр, подобие колыбели. Родители, не имевшие средств, чтобы содержать появившегося на свет ребенка, клали младенца в это устройство, потом дергали за веревочку, привязанную к колокольчику, звон которого слышали монахини, обитавшие внутри. Цилиндр поворачивали и забирали новорожденного, так ему не приходилось слишком долго находиться под открытым небом. Изобретение прежде всего позволяло тем, кто оставлял ребенка, сохранять анонимность. В последующие дни детей выставляли на всеобщее обозрение[5]: вдруг какой-нибудь благотворитель возьмет на себя заботы о ребенке или родители одумаются и заберут его к себе.

На девушек Пьетро эта история производила глубокое впечатление. Пьетро это было на руку: растрогав очередную подругу, он уже ни минуты не сомневался, что затащит ее в постель. Он не слишком доверял чувствам и даже не трудился это скрывать. Сам не умея влюбляться, не верил в любовь женщины. Может быть, потому, что не мог опереться на детские воспоминания: его отец слишком рано овдовел.

Синьор Балу старался изо всех сил. Отрешившись от неизмеримой боли, взялся в одиночку растить ребенка, которому едва исполнилось два года и который впоследствии не сохранил никаких воспоминаний о матери.

До поступления в начальную школу Пьетро никогда о ней не спрашивал и не страдал от ее отсутствия. Как мог он грустить о женщине, которой не знал. Его мама — красивая синьора, представленная на фотографиях из старого альбома в кожаном переплете, вот и все.

Но когда ему было семь-восемь лет, что-то время от времени прорывалось.

В тот период он забрасывал отца вопросами: хотел знать все. Какой у нее был голос, какое она любила мороженое, когда научилась ездить на велосипеде и как звали куклу, которая у нее была в детстве. К сожалению, отец не всегда знал ответ и часто был вынужден импровизировать. Но со временем любознательность Пьетро совершенно исчерпала себя, безо всякой на то причины. Он больше не задал ни одного вопроса, и в редких случаях, когда всплывала эта тема, разговор замирал после нескольких ничего не значащих реплик. Правда, каждый раз отец с нажимом произносил одну и ту же фразу: