Дом, где исполняются мечты

Не какой-то там нежно-познавательный, вопросительный, а конкретный, с уведомлением о последующем, заставший врасплох!

Ничего подобного она и предположить не могла! Вернее, не совсем так! Или совсем не так? Ах, ты ж, господи, в общем! С того момента, как она увидела его, открыв дверь, в ней росло и вопрошало внутреннее любопытство — а как могло бы у них получиться? Ну, все это! Каково бы было с ним целоваться и заниматься любовью?

И по мере их дальнейшего общения и осознания, что он ей необычайно нравится и как-то созвучен, что ли, эти вопросы росли и ширились, окрашивая воображение иллюстрациями.

Но ведь это были умозрительные вопросы! Без возможности реализации! Игра воображения!

Стрельцов передвинулся, прижал ее сильнее к себе, так, что Инга почувствовала его возбуждение и ответила на поцелуй.

«Все!» — почему-то подумалось ей последней разумной мыслью, и она еще успела удивиться самой себе.

Голова немного кружилась, кожа словно горела, а тело вело себя самостоятельно, как хотело, не подчиняясь разуму. Впрочем, разум куда-то задевался.

Инге хотелось вжаться в Игната, раствориться в нем, потребовать, чтобы он со всем этим что-то сделал. Немедленно!

А он делал. Начал ее осторожно раздевать, но она перехватила инициативу, послав куда-то далеко осторожность, и срывала с себя, с него неосознанно одежду, и постанывала от нетерпения, слыша себя как бы со стороны.

Стрельцов вдруг остановился, уткнулся лбом в ее лоб и, как о горе, сказал страдальческим, измученным голосом:

— У меня ничего нет!

Чего «нет»? Инге казалось, что у него как раз есть именно то, что надо! Она не поняла и, словно став новой, неизвестной себе самой женщиной, потребовала:

— Не смей останавливаться!

Стрельцов издал громкий стон не то радости-освобождения, не то капитуляции и вошел в нее.

Инга задохнулась от ощущений потрясающих, она куда-то летела за ним следом, спешила, говорила невразумительные глупые слова, отвечая на каждое его движение….

И вдруг перепугалась непонятному, происходящему с ней чему-то необыкновенному и, распахнув широко глаза, вопросительно посмотрела на Игната.

— Все хорошо! — утвердил он. — Все хорошо, не бойся!

И она, поверив, позволила себе расслабиться, перешагнуть черту, падая в то зовущее обещание… и кричала о случившемся!

Стрельцов боялся пошевелиться, ощущение такое, что можно распасться на куски. Он громко дышал, все еще смакуя пережитое только что потрясение.

Как это могло так здорово у них получиться? Так здорово!

Думать пока как-то не получалось, сознание возвращалось неохотно, разгоняемое все еще звучащим у него в ушах криком Инги. Какая же она оказалась! Горячая, искренняя, бесшабашная — потрясающая женщина!

Стрельцов позабыл и про состязание напридуманное, и про желание победить, удостоиться положения, равного главным мужчинам в ее жизни, — все это суть ерунда! Вот то, что у них сейчас было! Он приподнялся, опираясь на локоть, посмотрел на примолкшую под ним Ингу и усмехнулся — какой разительный переход от сексуально раскрепощенной, умопомрачительной женщины к нежно раскрасневшейся, молчаливой, лежащей словно в обмороке девушке.

— Ты как там? — улыбался все шире Стрельцов.

— Потерялась, — шепотом ответила Инга, не открывая глаз.

— Сейчас мы тебя найдем! — пообещал нечто неопределенное он и принялся целовать коротенькими поцелуями.

А Инга ответила, и как-то полыхнуло по новой еще не остывшее жаркое, и затянуло, раскаляясь, удивляя обоих своей стремительностью, и повторилось без всяких предисловий — и жар, и движение вперед, и крик совместный….

Инга чуть не задремала, нежась в полной расслабленности, и осмыслила себя немного, только когда Стрельцов зашевелился, приподнимаясь над ней, опираясь на локти.

— Привет, — тихо сказал он, улыбаясь.

И вид у него при этом был столь довольный, победный, и глаза светились, как у тигра в темноте, от догорающих угольков телесного пожара.

— Привет, — улыбнулась она в ответ.

И вдруг в одну секунду на нее обрушилось осознание своего текущего положения! Полное, отрезвляющее и ужаснувшее!

Она осознала себя голую, лежащую на диване в ремонтируемой чужой квартире, под голым мужчиной, улыбавшемся ей после… после…

О боже!

В мозгу взорвалось воспоминание о том, как… Как она себя вела и что вытворяла!

Да что же такое с ней случилось?!

Как она — она! — могла вести себя столь необузданно и кричать, поторапливать его, и требовать, чтобы не смел останавливаться, и проделывать все эти гимнастические трюки?! И царапать его, и орать во все горло?! Она?! Да ладно! Не может этого быть! Этого же не может быть? И тут, окончательно доканывая Ингу Валерьевну, всплыло воспоминание о несовершенстве ее тела — и слишком большая грудь, и торчащая, далеко не маленькая попа на худом тельце, и растяжки от родов на животе, которые не убирались никакими ухищрениями!

И еще она подумала про педикюр, который давно требовал освежения в салоне, и про ноги, которые надо было побрить еще три дня, а лучше час назад. И про то, что стыдно-конфузно до полыхнувшего румянца на щеках, а также про то, что знает этого мужчину всего два дня, и про… и про…