Дом-фантом в приданое

— А чего тебя в Москву понесло? Ты откуда? Из Таганрога?

— Нет, почему! Я с Ростова.

— Ах, с Ростова! А чего ехала-то пять лет назад?

— В консерваторию поступать, — буркнула Люсинда.

— Ну и как? Поступила?

Она покосилась на него. Он ухмылялся, крутил головой и вел свою машину так, как будто она была бумажным змеем и он держал ее одним пальцем.

— А живешь с кем? С хахалем?

— С теткой. Только она сейчас в больнице.

— Старая?

— Да не, не очень. Просто ее отравили.

— А-а, — протянул продюсер. — Бывает. А кто отравил? Ты, Окорокова?

— Не, не я. Мы не знаем кто. Может, Павел Петрович разберется, а мы не, не знаем. Нам сейчас налево, на бульвар.

Он повернул налево, дернул веревочку бумажного змея, и тот легко и свободно, совершенно счастливый в своей свободе, полетел налево, перелетел бульвары, еще повернул, завис и спланировал прямо перед Люсиндиным домом.

— Ну, бывай здорова, Окорокова, — попрощался продюсер. — Пашке кланяйся, скажи, век его не забуду. Поняла? Повтори!

— Да чего еще повторять, — сказала уставшая от унижений Люсинда. — Спасибо вам большое, товарищ продюсер!

— Тамбовский волк тебе товарищ!

Она выбралась с низкого сиденья, чуть не свалилась, осторожно вытащила свою гитару и побрела в подъезд.

И, наверное, для того, чтобы полновесно и глубоко завершить этот удачный день, начатый в больнице у тети Верочки, из темного нутра подъезда навстречу ей вышел Ашот. За ним телепался Димарик, похожий на огромную раздувшуюся медузу в негнущейся кожаной куртке.

Люсинда сделала шаг назад.

«Гитара, — стремительно пронеслось в голове, — они будут меня бить и сломают мою гитару!»

— А вот как хорошо, — произнес Ашот с сильным акцентом. — А вот она сама! А мы в дверь звоним! Зачем звоним, когда она тут!

Они приближались, и в лице Димарика явственно читалось все, что они ей приготовили, от начала и до конца. Оно было плоским, белым, сальным и ухмылялось гадко.

— Почему на работу не идешь?

Люсинда облизала губы.

— Я больше у тебя не работаю, Ашот.

— Да что ты говоришь? И у кого же работаешь?

— Я уезжаю домой, — твердо сказала Люсинда. — Хватит.

— Э-э, нельзя тебе домой. Домой можно, когда долг отдашь! А пока не отдашь, нельзя домой!

— Да чего с ней цацкаться! — прошипела медуза и плюнула на асфальт. — Давай я машину подгоню, и того!.. Еще разговаривает она!

— Я тебе ничего не должна, Ашот, — заявила Люсинда отважно.

Что бы они ни сделали с ней потом, просто так она не дастся. Она высокая, сильная, хоть как-нибудь успеет им досадить, хоть морды расцарапать!..

— Э-э, как не должна? Должна! Я тебя учил, я тебя кормил, ментам в обиду не давал! Отдай долг, и с богом, а так нельзя!

— Ты меня не кормил, это я для тебя вкалывала! — закричала Люсинда. — Что ты мелешь, морда противная?! Чему это ты меня учил?! Да я сама кого хочешь научу!

И тут он ее ударил. Она была готова к этому, заслонилась гитарой, на которой ахнули и закрутились спиральками струны.

— Держи, мать твою, держи ее!..

Димарик навалился сзади, и Люсинда упала лицом в протаявший асфальт, со всего размаху, так что голубая курточка, купленная у того же Ашота, треснула на спине от удара.

Димарик елозил на ней, выкручивал руки, а Ашот, примерившись, сильно засадил ей ботинком в ребра.

— Сука! На, на! Получи, б…ь!

Люсинда выла и пыталась освободиться, но никак не могла. Они волокли ее куда-то, их было много, очень много, так ей казалось, и все били ее.

А потом вдруг они куда-то делись.

Она стояла на коленях в разодранной куртке и с величайшим изумлением смотрела, как Ашот медленно валится на скамейку, выпучивает глаза и хватает ртом воздух, а Димарик корчится рядом с ней, и изо рта у него обильно и густо идет слюна.

Ее сильно дернули вверх, и она оказалась на ногах.

— Ну, ты даешь, Окорокова, — сказал у нее над ухом продюсер Федя Корсаков, — где ж ты таких кренделей нарыла?! А еще говорила — хахаля нет, а их тут целых две штуки, и горячие какие!

Ледяные светлые глаза смотрели прямо ей в лицо, и она медленно дышала, думая только о том, что нужно как-то сдержать рвоту.

Федор повернулся и посмотрел на Ашота, который все выпучивал глаза.

— Хватит тебе? — осведомился он, словно спрашивал, сколько ложек сахару положить ему в чай. — Или еще добавить?

Ашот захныкал и закрылся руками.

— Откуда они?

— С рынка. — Люсинда вдруг начала кашлять. — С Выхина.

— Хорошее место, — похвалил продюсер. — Ты там ударник торговли, да?

Она кивнула.

— А я разворачиваюсь, смотрю, наших бьют! Вот уехал бы я, они бы тебе фингалов наставили! Ты чего, Окорокова? Украла у них что-то?

Она замотала головой. Предательская тошнота душила ее, подкатывалась все выше.

— Он… этот, который на лавке, его Ашот зовут, все мне постель предлагал. С ним то есть переспать.

— А ты что же? Смотри, какой мужчина видный! Один нос чего стоит!..

И продюсер взял Ашота за нос и дернул его сначала вверх, потом вниз, потом налево, а потом направо. Очевидно, дергал он не просто так, а со смыслом, потому что, когда отпустил, Ашот повалился лицом в лавку и утробно завыл.