Дом-фантом в приданое

— Я спал, да? — забормотал он и стал оглядываться, чтобы понять, сколько времени. — Прости, пожалуйста, как это я заснул?

Олимпиада пожала плечами. Лунный свет плеснул с ее плеча на кровать.

— Сколько времени? Я не могу найти часы.

— Они валяются на полу, — сообщила Олимпиада, — но не с той стороны, а с этой. Сейчас я тебе скажу.

Тут она пропала из поля его зрения, и он посмотрел — куда. Ничего не было видно, только возился какой-то холмик, на ощупь оказавшийся попкой. Добровольский схватил холмик и потащил.

— Ай, ай! Больно же!

— Да ничего тебе не больно!

— Больно!

Он подтащил ее очень близко, обнял за шею, поцеловал, и это продолжалось долго.

Когда закончилось, в голове гудел набат и грозно сгущались тучи, и стало понятно, что их настиг злой рок.

Противник перебрался через Великую Китайскую стену, и все вокруг пылало, как степь во время пожара. Потушить его удастся только совместными усилиями и только на короткое время.

— Боже мой, — сказал Добровольский, тяжело дыша, когда пожар был кое-как потушен. — Как я попал!.. Ну ладно ты, молодая еще, а я-то, я-то!..

Олимпиада засмеялась — ей нравилось, что он говорит «как я попал!», в этом слышалось обещание, которого ей так хотелось.

— А сколько времени? — спросил он, зевая. — Ты же вроде хотела посмотреть!

— Полвосьмого, — ответила Олимпиада и тоже зевнула. — По крайней мере было тогда, когда я смотрела. Теперь уж больше!

— Как полвосьмого? Полвосьмого чего?

— Утра, конечно, Павел! Или ты думаешь, что спал до вечера?

— Я думал, что спал пять минут!

Он не мог проспать всю ночь и даже не заметить этого! Не мог, и все тут. У него классическая бессонница с самой молодости, он всю жизнь принимает снотворное, и чем дальше, тем серьезней препараты! Он вообще не может спать в гостиницах, самолетах и в чужих постелях — только дома и если повезет! Нет, это невозможно!..

Часы показывали девятый час.

Обнаружив это, Добровольский вдруг совершенно расслабился, улегся обратно на подушку и обстоятельно пристроил на себя Олимпиаду Владимировну.

— Мне на работу надо, — сонным голосом сказала она. — Опоздаю, Марина меня съест! А-м-м! — И она укусила Добровольского в предплечье. — Возьмет и съест.

— Мне больно!

— Да ничего тебе не больно.

И они полежали, глядя в потолок, как будто там показывали райские картины. Ничего там не показывали, лишь трещина бежала от люстры в правый угол.

— Я не храпел?

— Храпел. Стены тряслись просто. Еще ты стонал и метался, чуть не столкнул меня с кровати. Тебе кошмары снились?

Добровольский подумал.

— Да нет. Не снились. Вообще у меня бессонница, я очень плохо сплю всегда, а сегодня что-то… разоспался.

— Вот и хорошо, — сказала Олимпиада и зевнула тихонько, — а я проснулась в семь, сходила в ванную, вернулась, а ты все спишь и спишь!..

— Зачем ты в семь ходила в ванную?

Тут Олимпиада ужасно смутилась.

— Ну-у, у меня были всякие дела… Умыться, зубы почистить, чтобы… чтобы быть свежей, когда ты проснешься! Вдруг тебе захочется меня поцеловать, а у меня зубы не чищены!

Он подумал.

— Ты теперь всегда будешь вставать в семь и бежать в ванную, чтобы почистить зубы?

— Всегда — хорошее слово, Павел.

— Очень хорошее, — согласился Добровольский, — и если ты не намерена вернуть своего кавалера…

— Павел!

Он передразнил ее. Она улеглась щекой ему на грудь и пальцем стала рисовать на ней круги. Там, где касался палец, кожа подтягивалась и покрывалась мурашками.

— Ты замерз?

— Нет, черт возьми!

Она еще порисовала немного.

— Ты знаешь, — сказала она через некоторое время, — я раньше думала, что все это совсем не так.

— Что это?

— Ну-у… постель. Вдвоем. Я думала, что это совсем не так.

Добровольский заинтересовался и скосил на нее глаза:

— Я не понял, а если не так, то… как? Вроде я не применял никаких новых технологий, все больше старые, проверенные!

— Да нет же! Просто, понимаешь, когда был Олежка, все это было… как-то не так. Он очень старался, но у него плохо получалось. А может, он и не старался. Помнишь, он сказал, что я замороженная рыба?

Добровольский помнил. Скорее он согласился бы с утверждением, что новым папой римским будет избран орангутанг, чем с тем, что Олимпиада Тихонова — замороженная рыба. В ее огне можно заживо сгореть, если его… не контролировать! Впрочем, разве он контролировал?…

— И знаешь, он всегда так закрывал шторы, так приготовлялся, как в поход.

— Ку-уда?

— В поход. С мыслями собирался, лоб морщил, а потом — хлоп, и все. Готово дело. Пара поцелуев, раз-два, и здоровый сон.

— Хлоп — это интересно, — согласился Добровольский.

— Ой, — перепугалась Олимпиада Владимировна, — прости меня, Павел! Господи, зачем я тебе это рассказала! Вот дура! Ну, прости, прости меня!

И она быстро поцеловала его в плечо, как лакей любимого батюшку-барина, припозднившегося с костюмированного бала.

— Я не понял, что ты так разволновалась?

— Но разве… разве можно одному мужчине рассказывать про другого?! Конечно, нельзя, да везде пишут, что ни в коем случае нельзя, а я расслабилась просто. Прости меня! Простишь?