Дом душ

– Вы все записали правильно. Боюсь только, что вам ровным счетом ничего не удастся извлечь из этого. Поверьте, это просто чепуха: кто-то набросал первые попавшиеся слова, какие ему пришли в голову. Мне, пожалуй, пора домой. Нет, пить я не буду: ваш бенедиктин слишком крепок для меня. Спокойной ночи.

– Сообщить вам, если мне посчастливится с этим разобраться?

– Нет уж, благодарю покорно: я бы предпочел ничего больше об этом не слышать. Можете присвоить себе это открытие, если оно покажется вам ценным.

– Очень хорошо, Солсбери, спасибо. Всего доброго.

4

Много часов спустя, когда Солсбери давно уже вернулся в свою уютную комнату с обтянутыми зеленым бархатом креслами, Дайсон все еще сидел за столом – произведением японского искусства – и, обхватив голову руками, курил трубку за трубкой, вновь и вновь перебирая в голове все детали рассказанной ему приятелем истории. Чепуха, раздражавшая и тревожившая Чарльза, Дайсону казалась загадочной и привлекательной. Вновь и вновь брал он в руки листок с непостижимыми письменами и внимательно вчитывался в них, обращая особое внимание на странный куплет в конце. Какой-то знак, символ, условное обозначение, но не код, – вот чем это должно быть, а женщина, бросившая скомканный листок бумаги, сама не понимала значение этих слов. Она была только орудием в руках Сэма, которого проклинала, да и Сэм тоже был не самостоятельным действующим лицом, а, скорее всего, чьим-то подручным, – быть может, наемником того неизвестного лица, которого записка обозначала буквой К. «К. отправился навестить своих французских друзей» – так, хорошо, а что же значит «к-баран-3, 1-ти»? Здесь крылся корень и исток загадки, и даже пачки крепчайшего виргинского табака Дайсону не хватило, чтобы придумать хоть какое-нибудь объяснение. Дело казалось почти безнадежным, но в отгадывании сложных загадок Дайсон считал себя великим стратегом, вроде Веллингтона, и отправляясь в конце концов спать, был уверен, что рано или поздно нападет на след. На несколько дней он погрузился в литературные исследования – занятия, которые его близким друзьям казались мифическими, поскольку они понапрасну обшаривали привокзальные киоски в поисках великой книги, родившейся в результате многих часов бдения за японским письменным столом в обществе трубки, набитой крепким табаком, и чашки черного чая. На этот раз Дайсон просидел взаперти четыре дня. Наконец он с облегчением отложил ручку и вышел на улицу в поисках свежего воздуха и развлечений. Газовые фонари уже горели, продавцы газет гнусаво навязывали прохожим свежий выпуск вечерних газет, и Дайсон, остро нуждавшийся в тишине и покое, свернул с многозвучного Стрэнда и направился на северо-запад. Вскоре он забрел на тихую улочку, где единственным звуком было гулкое эхо его шагов, и перейдя широкое новое шоссе и углубившись в западную часть Лондона, вскоре заметил, что оказался в самом сердце Сохо. Здесь его вновь поджидала пестрая жизнь: лучшие вина Италии и Франции, предлагаемые по грошовой цене, завлекали прохожих; тускло сияли сыры, огромные, пожелтевшие, отменного вкуса, прохожим улыбались оливковое масло и гроздь раблезианских колбас, а в одном магазинчике, казалось, продавали оптом всю печатную продукцию Парижа. Посреди проезжей дороги бесстрашно толкались представители множества наций, поскольку коляски и кэбы не отваживались заезжать сюда, а из окон, друг у друга над головой, выглядывали обитатели жилых домов, с любопытством глазевшие на все уличные дела. Дайсон медленно пробирался сквозь толпу, то и дело оказываясь в центре кипевшего на мостовой водоворота; прислушиваясь к необычной смеси немецкого и французского наречий, перемежаемых звуками итальянского и английского, поглядывая на витрины магазинов, уставленные рядами винных бутылок. Он почти добрался до конца улицы, как вдруг его внимание привлек один магазинчик на углу, разительно отличавшийся от всех прочих. Это была типично английская лавочка, какую можно увидеть в бедняцких кварталах. Здесь прохожим предлагали табак и сладости, дешевые трубки из глины и вишневого дерева, копеечные тетрадки, ручки и карандаши, сборники комических песенок и дешевые журналы[74] с отталкивающими обложками, свидетельствующими, что жажда романтики не была удовлетворена даже подробностями вечерних газет, трепыхавшихся там и сям на крыльце. Дайсон взглянул на имя, написанное над дверью магазинчика, и остановился как вкопанный – резкая дрожь, судорога восторга и страха, которая настигает человека в момент великого открытия, на миг лишила его способности двигаться. Над дверью стояло имя: «Расти». Дайсон взглянул еще раз и заметил на углу дома, чуть повыше фонаря, белые буквы на синем фоне: «Ковентри-стрит». То же самое повторялось ниже, уже порядком выцветшими буквами. Он удовлетворенно вздохнул и, ни минуты не колеблясь, вошел в магазин, где и уставился прямо в глаза человеку, сидевшему за прилавком. Человек поднялся, с некоторым удивлением встретил его пристальный взгляд и произнес обычную фразу:

– Что вам угодно, сэр?