Доктор поднялся наверх, а я осталась в холле и услышала, как он постучался, как дверь открылась и закрылась; затем я провела в безмолвии час, и тишина становилась все более напряженной по мере того, как стрелки часов ползли по циферблату. Вот наверху опять резко стукнула дверь, и раздались шаги: доктор спустился по лестнице. Я услышала, как он пересек холл и приостановился у входной двери; с трудом вдохнула, ощущая боль в груди, увидела в зеркальце свое побелевшее лицо, и в тот же миг доктор вошел ко мне, замер у порога. В его глазах я увидела невыразимый ужас; он схватился одной рукой за спинку стула, чтобы не упасть, нижняя губа несчастного дрожала, словно у загнанной лошади, он какое-то время заикался и издавал нечленораздельные звуки, и лишь потом вновь обрел дар речи.
– Я его видел, – прошелестел доктор Хаберден, – я просидел в его комнате целый час. Господи! Я жив и в здравом уме! Я всю жизнь имел дело со смертью и пытался укреплять ветшающие руины хижины земной,[133] но такого… о нет, такого я не встречал… – и он спрятал лицо в ладонях, как будто хотел отгородиться от того, что все еще видел пред собой.
– Мисс Лестер, не посылайте за мной больше, – проговорил доктор Хаберден, когда к нему отчасти вернулось самообладание. – С тем, что происходит в этих стенах, мне не совладать. Прощайте.
Я проследила за ним взглядом, пока он спускался по ступенькам крыльца, пошатываясь, и удалялся по тротуару в направлении своего дома, и мне показалось, что с утра он постарел на десять лет.
Мой брат не покинул свою комнату. Он крикнул – и я с трудом узнала его голос, – что очень занят и просит оставлять еду у порога; я отдала слугам соответствующее распоряжение. С того дня капризная концепция, именуемая «время», перестала существовать для меня; я жила в перманентном ужасе, механически занимаясь домашними делами и общаясь со слугами при помощи кратких, абсолютно необходимых фраз. Время от времени я выходила из дома, чтобы пару часов побродить по улицам, и возвращалась; но независимо от того, пребывала ли я снаружи или внутри, дух мой витал у запертой двери на втором этаже, и я с содроганием ждала, когда она откроется. Однажды – я сказала, что потеряла счет времени, но полагаю, это случилось недели через две после визита доктора Хабердена, – я вернулась с прогулки, чувствуя себя слегка посвежевшей и повеселевшей. Погода стояла прелестная, сквер окутался зеленой дымкой, невесомой, точно облако, и аромат цветов меня совершенно пленил, я вспомнила о том, что такое счастье, и зашагала бодрее. У самого дома я приостановилась на краю тротуара, чтобы пропустить едущий мимо фургон, ненароком взглянула на фасад – и тотчас же словно окунулась в ледяные глубины, сердце мое екнуло, внутри меня открылся бездонный провал, и я оцепенела от невыразимого, бесформенного ужаса. Я слепо протянула руку сквозь плотные складки тьмы, из долины мрака и теней, и сумела не упасть, хотя камни мостовой под ногами шатались, кренились, и всякое ощущение твердой опоры меня покинуло. Меня угораздило посмотреть на окно Фрэнсиса: штора была отдернута в сторону, и из кабинета моего брата наружу выглядывало нечто живое. Нет, я не стану утверждать, что видела лицо или хотя бы похожую на него маску; тварь с горящими огнем глазами свирепо уставилась на меня, глаза эти находились на чем-то столь же бесформенном, как и охвативший меня страх, и увиденное показалось мне воплощением скверны и гниения. Я стояла и дрожала, словно в лихорадке, меня терзали невыразимые муки ужаса и омерзения, и минут пять я не могла пошелохнуться. Войдя в дом, взбежала по лестнице и постучалась к брату.
– Фрэнсис! – закричала я. – Фрэнсис, ради всего святого, ответь мне. Что за ужасная тварь в твоей комнате? Изгони ее, Фрэнсис, вышвырни сейчас же!
За дверью раздался такой звук, словно кто-то неуклюже передвигался, волоча ноги; последовало сдавленное бульканье, как если бы кто-то пытался вновь обрести дар речи; и, наконец, послышался голос, такой прерывистый и приглушенный, что я с трудом разобрала смысл сказанного:
– Тут никого нет. Пожалуйста, не тревожь меня. Я сегодня себя неважно чувствую.