Дом душ

– Многоуважаемый сэр, – сказал мистер Смит. – Необычайно рад вас видеть. Внимательно прочитал письмо, которое вы были так любезны отправить. Следует понимать, документ написан вами собственноручно?

Он показал мою записку, и я признался, что на личного секретаря мне не хватает средств.

– Что ж, сэр, – продолжил он, – должность, о которой говорилось в моем объявлении, ваша. Полагаю, не возражаете против путешествий?

Сами понимаете, я весьма охотно согласился на предложение и поступил на службу к мистеру Смиту. Первые несколько недель у меня не было никаких особых обязанностей; я получил жалованье за квартал и солидную доплату вместо пропитания и проживания. Однако однажды утром, когда я, следуя инструкциям, пришел в отель, мой хозяин велел готовиться к морскому путешествию – опущу ненужные подробности и скажу лишь, что через две недели мы сошли на берег в Нью-Йорке. Мистер Смит сообщил, что работает над делом особого характера, для коего необходимо провести специфические исследования; короче говоря, мне дали понять, что нам предстоит путь на дальний Запад.

Проведя в Нью-Йорке около недели, мы заняли места в вагонах и отправились в поездку, которая оказалась утомительной сверх всякой меры. Днем и ночью огромный поезд катился все дальше и дальше, минуя города, названия которых мне ни о чем не говорили, проползая по опасным виадукам, огибая горные хребты и сосновые леса, углубляясь в густые заросли, где на протяжении миль и часов я не видел ничего, кроме однообразного кустарника, и все это время из-за непрерывного стука колес по плохо проложенным рельсам было трудно расслышать голоса попутчиков. Компания оказалась пестрая и постоянно менялась; я часто просыпался глубокой ночью от внезапного скрежета тормозов и, выглянув из окна, обнаруживал, что мы остановились на убогой улочке какого-нибудь городка из дощатых домов, где главным источником света были сияющие окна салуна. Опасные с виду мужчины нередко выходили поглазеть на поезд, а иногда пассажиры покидали вагоны или же на деревянном тротуаре дожидалась группа из двух-трех человек, желающих отправиться в путь. Многие пассажиры были англичанами; скромные семьи покинули места, где их предки жили тысячелетиями, и отправились на поиски сомнительного рая в солончаковой пустыне или Скалистых горах. Я слышал, как мужчины говорили друг с другом о больших барышах, которые сулила девственная американская почва, а двое или трое, оказавшиеся механиками, рассуждали о замечательном жаловании, обещанном квалифицированным рабочим на железных дорогах и фабриках Штатов. Такие разговоры обычно затихали через несколько минут, и я видел отвращение и смятение на лицах этих мужчин, когда они смотрели на уродливый кустарник или пустынную неоглядную прерию, где попадались дощатые дома без садов, цветов или деревьев, стоящие в полном одиночестве, будто посреди застывшего серого моря. День за днем колыхание горизонта и безлюдный простор, лишенный форм, цвета и разнообразия, рождали ужас в сердцах англичан, и однажды ночью, когда мне не спалось, я услышал женщину – бедняжка рыдала, спрашивая у своего мужа, что она такого натворила, чтобы очутиться здесь. Муж пытался утешить ее, твердя с глостерширским акцентом, дескать, земля тут до того богатая, что стоит лишь вспахать – и подсолнухи вырастут сами по себе, но она все плакала, словно дитя, вспоминала мать, старый коттедж и пчелиные ульи. Все это пробудило во мне такую печаль, что духу не хватило поразмыслить кое о чем другом; я почти не беспокоился относительно того, какие дела могли привести мистера Смита в эти края и что за литературные исследования он мог вести в такой глуши. Время от времени собственное положение казалось мне странным; меня наняли в качестве литературного ассистента за приличное жалованье, но мой хозяин по-прежнему оставался практически чужаком; иногда он появлялся у моего сиденья в вагоне и отпускал несколько банальных замечаний об окружающей местности, но большую часть поездки был сам по себе, ни с кем не беседовал и, насколько я мог судить, постоянно о чем-то размышлял. Кажется, на пятый день пути из Нью-Йорка я получил намек на то, что мы скоро покинем поезд; я следил за тем, как у самого горизонта проступали очертания гор, непокорных и безжалостных, и спрашивал себя, угораздило ли каких-нибудь несчастных поименовать эти каменные громадины своим родным краем, как вдруг мистер Смит легонько коснулся моего плеча.

– Мистер Уилкинс, не сомневаюсь, вы с радостью покинете поезд, – сказал он. – Видели горы? Что ж, надеюсь, мы доберемся туда этим вечером. Остановка в Рединге, а дальше, сами увидите, разыщем путь.