Дом близнецов

Плач царицы поднимает горе любви и сладкий ужас прощания с жизнью до самых вершин Олимпа. В этот миг — умирая — она, Дидона, а не Юпитер, правит вселенной. Голос вылетает с такой силой бельканто, что луна, появившаяся над деревьями, чтобы услышать своего паладина, увидев брачующихся пауков на лице херувима, в замешательстве покрылась тенью затмения. Но вот голос царицы начинает бледнеть, плач женщины у стены вселенского мрака затихает, стенания переходят на шаг ночного смирения, в нем проступает дух метронома: мерзнет луна, стекленеет море, отвердевает парус… Умирая, царица скорбно просит амуров разбросать на ее могиле лепестки живых роз, мягких и нежных, как ее влюбленное сердце…

Все в ужасе смотрели на дуэт певцы с пауками на переносице.

Казалось, вот-вот — и смерть парой мохнатых крючьев, свастикой соития покатится по носу и, жирно мазнув чернотой по сырой от пота губе, запрыгнет жабой во врата рая, вонзится в раздутое горло певца жвалами жал…

Казалось… но…

Вибрация финальной ноты была так сильна, что двуполая тварь сорвалась с уступа брови, огибая лицо и минуя рот, шлепнулась с чела певца на пол и — не разнявшись — молнией умчалась в футляр, который князь сторожил рукой на паркете и вмиг захлопнул.

Он был бледен как мел.

И еще.

Когда замер последний аккорд и голос певца оборвался со стоном струны, его грудь забилась волнами, словно там под рубашкой прятался барс, словно зверь нацелился пастью выкусать из груди человека сердце.

Пианист закрыл крышку рояля.

Валентин потрясенно глядел в одну золотую точку: клеймо под лимонной короной фирмы: Seller; 1849.

Фарро бесстрастно откланялся.

Но пока князь не поднялся с колен, никто не аплодировал.

«Что это было?» — подумал Валентин и сам же себе ответил: «Клянусь смертью Дидоны, пропел певец, однажды мироздания не будет…»

Вернувшись в гостевой дом, поднявшись, против правил, на лифте, чтобы не проходить по лестнице, где пережил искус свести счеты с жизнью, Валентин вошел в номер, разделся, бросая одежду на пол, и рухнул в постель. Подождал, ожидая помехи, но, кажется, тихо, можно уснуть. И только-только смежил очи, как в дверь постучали.

На пороге стоял Кожев. Обреченный и строгий.

— Я Кожев из двадцатого номера, — сказал он.

— Я знаю, Кожев, что вы Кожев… в чем дело?

— Вы не поняли. Я тот самый первый Кожев, не родственник Кожева, а сам он, собственною персоной. Я родился в 1902 году, но не умер в 1968 году в должности профессора Сорбонны, а лишь разыграл свою смерть. В гроб положили тело одного парижского клошара. С какой целью? Отвечаю: иначе б скоро стало известно, что я почти не старею и в шестьдесят выгляжу сорокалетним… все как у Оскара Уайльда… Короче, мне нужна ваша помощь.

— Проходите. Сколько же вам на самом деле?

— Так вы поверили мне?

— Да, я вам верю.

— Сейчас мне сто одинадцать лет.

— Такой возраст хорош, но вовсе не удивителен. Моя бабушка старше вас, ей сто двенадцать.

— Но я выгляжу на пятьдесят.

— Ну и что?

— А то, что я, кажется, могу стать бессмертным. Князь обещал мне вечную жизнь.

— Зачем?

— Отчаянная голова. Он решил создать мировое правительство из бессмертных особей. Но, по его замыслу, они поначалу будут выглядеть всего лишь как счастливые долгожители. А в возрасте двухсот лет разом объявятся миру как властелины землян и пообещают всем резкое удлинение планиды. И за нами пойдут миллиарды.

— Это утопия.

— Нет, это серьезно. Он конфиденциально предложил значительное продление жизни двадцати семи ведущим политикам и банкирам земли, трое уже прошли тайный курс омоложения, и выдают себя за своих детей, остальные, уверен, вот-вот согласятся. Как только почувствуют, что запахло жареным и смерть стоит на пороге.

— И вы знаете имена?

— Знаю, но не назову. Все они известные фигуры. Я единственный посторонний в этом списке сильных мира сего, всего лишь какой-то неогегельянец с русскими корнями.

— Но чем я обязан столь позднему визиту?

— Я бы хотел иметь гарантии покончить с собой… Я знаю, что вы владелец корня Палач, а это единственный из корней мандрагоры, который способен перезагрузить программу и убить бессмертного.

— Вас кто-то обманул. Впервые слышу об этом свойстве.

— Поверьте, это факт. Я за него дорого заплатил.

— Но, господин Кожев, меньше всего я хочу связываться с вашей смертью… и убивать вас.

— Вы не поняли, меньше всего я собираюсь это сделать сию минуту. Чушь. Я бы хотел просто получить препарат про запас. Сейчас я не хочу умирать — это ясно. Сейчас я известен миру под другим именем. Я лауреат Нобелевской премии, между прочим. Но что будет лет через пятьдесят или сто? Я просто хочу иметь свободу воли. Иметь выбор. Захочу жить дальше — хорошо, а если нет? Если я стану рабом вечности? Поймите, для меня, апологета свободы, это конец и абсурд.

— Если все, что вы сказали, правда, я вам сочувствую. Жить вечно — полная хрень. Но чем конкретно я могу вам помочь? Если вам надоест жить, пустите пулю в лоб.

— Не выйдет, я зомби. Я не смогу нажать на курок. Когда князь сделал инъекцию корня, он демонстрировал этот эффект. Я не смог нажать на курок.

— Тогда голову в петлю…