Дом без приведений

Петр попытался заорать и отмахнуться от собачки. Руки налились свинцом, голова словно вдавилась в подушку, а горло захлебнулось от воздуха, не в состоянии издать звук. Собачка продолжала настаивать, говорила очень логично и чётко. Петр понял, что если сейчас не закричит, то навсегда ввергнется в этот говорящий собачий ужас. Он сделал над собой неимоверное усилие, руки подчинились и вскинулись, голова запрокинулась, сбросив с себя это говорящее убожество, рот издал протяжно "Аааа!!!"

– ААА!!! – подхватил клуб. Гитарист издал протяжный запил на соло, сверху звук накрыли барабаны и снова – мощный гитарный рёв. Публика снова подхватила звук в едином порыве нечленораздельного ора.

Петр оглянулся на Юлю, она скучала. Он знал – всеобщее веселье без допинга, её никогда особо не прельщало. У него было с собой. Достал сотовый, больше напоминающий маленькую машинку-трансформер, повертел в руках и открыл. Глаза Юли засветились радостью и благодарностью, мол, "надо же!" Взяли по щепотке кокса, распихали по ноздрям, жутко испачкались. У Петра был заложен нос, поэтому кокс больше рассыпался по свитру, чем попал по назначению. Однако, через некоторое время нос начало откладывать и захотелось в туалет.

– Я сейчас, – сказал он Юле, и передал ей сотовый. Юля была в восторге.

Долго бродил по тёмным коридорам гремящего прокуренного клуба, вышел на улицу и побрёл на запах. За руку его держал болтливый карлик, уверявший, что знает дорогу. Когда пришли, оказалось, что на месте туалета уже давно обгаженные развалины, настолько пропитавшиеся дерьмом и вонью, что просто невероятно было даже подумать – идти вовнутрь. Народ разного пола, покачиваясь и веселясь, справлял нужду повсюду, облокачиваясь на уцелевшие грязные столбы в попытке никуда в ночи не провалиться. Из темноты вынырнул тип в чёрном и сказал глядя на Петра:

– А это что тут за чудо? Ты парень, знаешь, кто здесь ссыт? Не боишься заразиться?!

Петр внимательнее огляделся по сторонам. Действительно, место больше напоминало лепрозорий, а пьяные типы вокруг – прокажённых. Охнув от очумения, Петр, однако, решил быть мужчиной и довести дело до конца. Стараясь не прикоснуться ни к одному столбу и выбирать для шага только твёрдые поверхности, он добрёл до каменных развалин и стал расстегивать штаны.

– А ничего агрегатик! – восхитился карлик, разглядывая хозяйство Петра без тени смущения и с нескрываемой радостью найденной и пойманной удачи. – А вот дай-ка…

Петр прыгнул в каменный развал и, ещё летя, успел заметить, что в темноте мочился на ногу одного из обитателей лепрозория, которая и ногой-то не была – отросток лягушечьей лапы в слизи, капавшей с чешуи.

Темнота стала тишиной.

Пётр понял, что это граница его ума. Только что пережитое настолько переполнялось реальными ощущениями, что граница стала зыбкой и словно стиралась, всё было – сон, и сон был – явь.

Из темноты стали концентрироваться глаза с вертикальными зрачками, смотрящие прямо в середину его мозга. Зазвучал отчётливый густой голос, пробивая голову насквозь, и каждое слово ударялось в глубину черепа:

– Слушай, вот тебе оно надо? В следующий раз я приду не на границе твоего сна и яви, а наяву. И звать меня будут горячкой. Белой. Вот тебе оно надо?

Дальше произошло что-то уж совсем непонятное.

Пространство темноты стало рассеиваться и обрело чёрно-белые очертания комнаты его квартиры. Глаза, ещё продолжающие глядеть в его мозг, оказались висящими где-то в районе ночника в изголовье, отчего Пётр сделал вывод, что лежит на собственной кровати у себя дома и почему-то видит окружающее пространство через закрытые веки. Он как-то вдруг ясно понял, что весь этот бред был показан ему этими глазами, спроецировавшими словно проектор весь "фильм" на экран его головы. Но что-то сейчас у них пошло не так, это было видно потому, что глаза, испепелявшие его мозг словно осеклись и потеряли фокусировку.

И тут он заметил у дверей зала троих субъектов: странного господина в шляпе с перьями, второго потолще в солидном костюме и маленького утёнка, жавшегося к косяку. Не обращая внимания на Петра, существа вступили в перебранку. Первым заговорил солидный пиджак:

– Ты лишаешь человека воли выбора. Он сам должен знать, сколько и где ему пить.

На это голос, принадлежащий глазам, парировал со злобой:

– Вы не правы. Выбор у него есть: знай он свою дозу (только так, что бы навсегда её теперь знать), я больше не появлюсь. Наоборот, спать будет – как младенец… А переберёт, явлюсь уже не во сне, а наяву. И останусь. Или вообще заберу туда, откуда только привела.

В голове у Петра вспыхнула уже собственная догадка, что после третьей рюмки вчера на дне рождения, все остальные уже были просто ни к чему! Голос был прав. Петр не помнил суть беседы за столом, не помнил куда ездил и как оказался в собственной постели. Три рюмки принесли бы ему действительное ощущение праздника, милой дружеской беседы и добавили очарования перед женщинами. Всё остальное было просто опасным и дурным приключением, только чудом закончившимся в собственной постели…