Дом без ключа

Фон Бентивеньи указывает на свое кресло, как на эшафот. Рейнике деревянным шагом обходит стол и садится.

— Господа… Я счастлив… доверие фюрера…

Фон Бентивеньи аплодирует кончиками пальцев. Это так похоже на издевательство, что Рейнике свирепеет.

— Здесь уже говорилось о нашей ответственности перед историей! Да, это так! И мы, солдаты империи, сознаем свой долг. В час, когда под Сталинградом решается, быть или не быть миру национал-социалистским, я не потерплю от своих сотрудников беспечности и лени. Наш противник страшен. Из-за него гибнут тысячи героев, отвоевывающих жизненное пространство у большевистских недочеловеков. Русская разведка здесь — форпост их линии обороны. Обрушимся же на нее всей мощью и тем самым обеспечим победу гению фюрера! Зиг-хайль, господа! Трижды — зиг-хайль!

Зал вздрагивает от приветствия, повторенного трижды. Подвески хрустальной люстры сталкиваются со звоном, напоминающим Шустеру малиновую перекличку бубенцов. Она врезалась ему в память по поездке в Россию в декабре сорок первого, когда путь от аэродрома до Можайска он проделал на крестьянских санях, именуемых дровнями, — присланный за ним из штаба «оппель» засел в сугробе с замерзшим радиатором… О господи, в каких условиях приходится воевать лучшему в мире германскому солдату!

Рейнике переводит дух, пьет воду. Кадык его бегает по шее, как мышь. Подвески продолжают звенеть.

— К делу, господа, — говорит Рейнике и сжимает в кулаке пустой стакан. — Комиссар Гаузнер немедленно отправится в Берлин и займется радисткой. О ходе допроса докладывать мне дважды в сутки.

Гаузнер с трудом поднимает со стула грузное тело.

— Да, бригаденфюрер!

— Модель поедет в Марсель. Вдвоем с Шустером вам здесь тесновато, а у Мейснера горячая голова… Кстати, как ваши палатки, Шустер?

Шустер взглядом испрашивает у фон Бентивеньи разрешение говорить, но генерал преувеличенно озабочен чернильным пятнышком на ногте мизинца и полирует ноготь платком. Отвечать или не отвечать? Вправе ли Рейнике быть посвященным в технические тонкости радио-абвера?

— Я жду! — говорит Рейнике.

— В Версале мы нащупали кое-что.

— Конкретнее?

— Бригаденфюрер разрешит мне доложить ему позже?

— Здесь все свои!

— Я плохо выразился или дурно понят — для доклада требуется точность: адреса, цифры координат. Боюсь, что на память я не смогу привести их.

Фон Бентивеньи прячет платок в задний карман брюк.

— Задержитесь, Шустер, и мы поговорим.

Шустер щелкает каблуками.

— Вечером я улетаю, — говорит фон Бентивеньи. — В Берлине мне будет задан вопрос: когда? Когда, к какому сроку история с ПТХ станет достоянием архивов? Что мне ответить, бригаденфюрер?

— Мне нужен…

— Месяц? — подсказывает фон Бентивеньи. И продолжает: — Я так и думал. Тридцати дней должно хватить на проведение операции. Вы свободны, господа…

Рейнике ждет, что генерал попросит его не спешить, им есть о чем поговорить, но фон Бентивеньи со старомодной галантностью провожает его до двери, и Рейнике только и остается что откланяться, щеголяя выправкой.

— Хайль Гитлер!

— Хайль, — негромко откликается фон Бентивеньи и интимно добавляет: — Искренне завидую вам, бригаденфюрер. Рейхсфюрер Гиммлер так настаивал на вашей кандидатуре, что даже у адмирала не нашлось желания возражать. Но это — между нами, маленький военный секрет, не так ли?

К себе, в Булонский лес, Рейнике едет один. По дороге он приказывает шоферу свернуть в сторону от площади Согласия и ехать к набережной. Здесь, на третьем этаже доходного дома, живет мадам д'Юферье, знаменитая гадалка. Ее гороскопы отличаются точностью.

На лестнице густо пахнет кошками. Рейнике прижимает к носу надушенный платок и борется с тошнотой. У него с детства очень нежное обоняние.

К мадам он входит без доклада, как свой человек… Карты и таблицы складываются в магические системы. Кости, брошенные поверх карт, своими цифрами предопределяют страницы книги пророчества. Звезда Рейнике — Марс. Мадам нараспев читает из книги, заставляет Рейнике трепетать.

— На что мне надеяться?

— На успех, — говорит мадам торжественно. — На полный успех всего задуманного, мой победитель!

Черный кот у нее на коленях сладострастно изгибается и мяукает, словно подтверждает пророчество. У него желтые глаза и профиль Мефистофеля. За это его и терпят.

7, Ноябрь, 1942. Париж, бульвар Осман, 24