Дом Аниты

Я достаю заранее приготовленную смесь для омлета: восемь яиц, щепотка топинамбуровой муки и нескольких капель хереса. Все это отправляется на сковородку, мягко увлажненную чистым, несоленым сливочным маслом. Меня все устраивает; я осторожно разбиваю в эту смесь штук восемь особых органических яиц высшего сорта.

Божественное блюдо скворчит на сковородке. Как только яйца достигают совершенства и белки подрагивают, словно обнаженные девичьи груди, застывшие в твердой упругой массе, я снимаю мясные шары с жаровни — они как раз приготовлены до нужной консистенции.

Я стратегически помещаю их сверху на омлет. Два фунтовых шара привносят в произведение необходимый символизм: они, разумеется, олицетворяют тяжелые мужские яички.

Я покрываю всю массу слоем горячего шоколадного сиропа, обходя стороной яйца и фрикадельки. Тем самым я выражаю почтение нашим Хозяйкам за доброту к нам. Затем поливаю всё кисловатым ванильным сиропом — в него добавлен лимонный сок, — символизирующим сперму слуг.

Далее из кухонных трав и овощей, склеенных растительным клеем, я мастерю подобие громадного члена. Это центральный элемент композиции — он покрывается тонким слоем кетчупа. Это напомнит Хозяйкам о крови, которая придает подношениям слуг исключительную аппетитность.

Блюдо готово. Я доволен; кладу его на сервировочную тарелку и спешу обратно к Бет Симпсон.

Сидя на корточках на своей изысканной, устеленной мехами кровати, она ставит тарелку между ног и начинает остервенело смешивать ингредиенты.

В конце концов от них остается лишь буроватая кашица. Госпожа Бет жадно запихивает ее в рот обеими руками, не обращая внимания на вилку и нож, которые я тоже принес. Еда стекает по восхитительным молочно-белым грудям и животику.

В конце я вылизываю Госпожу дочиста и досуха. Это высшая точка, уместный заключительный аккорд моего восстановления.

Я опять совершенно здоров.

50. Странники

Сегодня я недалеко продвинулся с уборкой. Когда я заглянул в туалет для слуг, в нос ударил неподобающий запах.

Но то был вовсе не едкий запах кала. Нет, так воняет давно не стиранное грязное белье. Еще резче запаха пота в плохо проветриваемом затхлом подвале. Так пахнет сперма в трещинах старого бетонного пола. Так пахнут почти высохшие окровавленные тряпки. Вообще-то, запах напоминал смрад больничной операционной, не обработанной спасительной дезинфекцией.

Запах был такой силы, что я чуть было не отступил. Но я бываю упертым, и во мне проснулся инстинкт сторожевой собаки: ведь я немецкая овчарка до мозга костей! Концлагерный пес{120}!

Так кто же посмел осквернить наше благородное Учреждение зловонием Восточного фронта?

Впрочем, запах доносился вовсе не из туалета. На паркете в Антре, испуганно сбившись в кучу, сидели люди. Как спящие на полу цыгане.

Несмотря на провинциальную одежду, вышедшую из моды много лет назад, в них было что-то знакомое — подозрительно знакомое. Люди сороковых, времен Великой Отечественной? В голове промелькнула мысль: «Гомо советикусы».

Их было пятеро: крепко спавшая старуха; интересная женщина средних лет, сидевшая прямо, с решительным видом; миленькая пухлая невинная девушка лет шестнадцати; кроха, ползавший без присмотра по полу, но старательно и тепло укутанный; и молодой солдат. Все вроде безукоризненно чисты, но запах однозначно исходил от них. И у каждого отчетливая метка между глазами — большая кровавая рана{121}.

— Как вы сюда проникли? — изумился я.

Я уже перестал сердиться. Вообще-то запах существенно изменился — такое уж у меня обоняние. Я вдруг представил, будто нахожусь в тихом осеннем лесу, когда воздух особенно пряный — ибо осенью начинает разлагаться живая материя.

— Дверь была пустая, — ответила мать семейства.

Видимо, она имела в виду, что дверь была открыта.

— А кто вы такая, мадам? Я не видел вашей визитки.

С выверенной великосветской интонацией, в которой сквозил сарказм, она ответила:

— К сожалению, там, откуда мы родом, не принято носить с собой визитные карточки.

— Так кто же вас сюда прислал?

— Одна адвентистка седьмого дня из деревни под Румбулой. Ну и товарищ Сталин. Странная парочка, вам не кажется?

— Румб? Где это… Рум… как там дальше{122}?

— Очень далеко, — улыбнулась она, и капля крови из открытой дыры у нее на лбу скатилась по лицу. — Откуда тебе знать, Бобенька? Ты же никогда этим не интересовался.

«А с какой стати мне интересоваться?» — подумал я, но не задал вопрос вслух.

— Потому что ты должен его знать, — ответила женщина, словно читая мои мысли, — как и сотни других таких же названий. Потому что ты должен был твердить их про себя по три раза на дню всю свою жизнь. Но ты этого не делал, Бобенька.

«Но какого черта мне это делать?» — снова спросил я себя.

И опять, словно читая мои мысли, мать семейства возразила: