Дом

Я начинаю понимать, что это ее удобная одежда, и как бы мне ни хотелось, чтобы она ей не понадобилась, я не могу не гордиться тем, что она является частью моего гардероба.

Вместо того чтобы лежать на боку, как она делает, когда собирается заснуть, она ложится на спину.

Я переворачиваюсь на бок, глядя ей в профиль.

Ее глаза открыты, но она смотрит в пустоту.

Что-то внутри меня переворачивается, и я придвигаюсь ближе, пока ее плечо не упирается мне в грудь.

«Хочешь рассказать мне?» — тихо спрашиваю я.

Она закусывает губу, но кивает головой. «Это много».

«У нас есть время».

Вэл натягивает одеяло до подбородка, и я просовываю руку под одеяло. Она напрягается только на мгновение, когда я кладу руку ей на живот. Она такая мягкая. Я хочу прикасаться к ней всегда.

«Я… Я начну с самого начала».

Я киваю в подушку. «Я хочу знать о тебе все, Валентина».

Я наблюдаю, как работает ее горло.

Она открывает и закрывает рот. «Подожди». Она отстраняется от меня, протягивая руку, чтобы выключить потолочный свет.

Городской свет все еще распространяется, но вокруг нас сгущается тьма.

Вэл откидывается назад, и я возвращаю руку на место, чувствуя, как ее тело поднимается и опускается в такт дыханию.

«Я не знаю, насколько много ты знаешь из своего, гм, исследования», — выдыхает она. «Так что можешь сказать мне, чтобы я пропускала всякое».

«Я не хочу говорить о проверке твоей биографии, которую я провела», — признаюсь я, зная, что мне нужно что-то ей дать в обмен на то, что она собирается дать мне. «Я знаю, что у тебя другая мама, чем у Кинг и Эспен. И что ты выросла в другом доме. Но я хочу знать, как это возможно, что у тебя никогда не было дня рождения».

Одеяла сдвигаются, и одна из ее рук начинает ложиться поверх моей на ее животе, но я немного приподнимаю руку, и она просовывает свою руку под нее, зажимая ее между моей ладонью и своим телом.

Я сжимаю ее пальцы в своих.

Она долго молчит. И я даю ей время.

«Я действительно любила своего папу». Она делает еще один глубокий вдох. «Он приносил мне подарки на мой день рождения. Это всегда были замечательные детские подарки. Игрушки, мягкие игрушки… И было несколько раз, когда он приносил кексы. Но вечеринок никогда не было. Моя мама… отстой. Она только притворялась доброй, когда рядом был мой папа. Когда его не было…» Я чувствую, как она пожимает плечами. «Она была злой».

Ее мать была с ней зла?

Ярость начинает закрадываться на край моего зрения. Моя мама — моя опора. Она всегда была рядом со мной. Во всем. Представить, каково расти в мире, где она была жестока со мной… Я не могу.

«Она причинила тебе боль?» — спрашиваю я как можно спокойнее.

Валентин снова пожимает плечами. «Ничего плохого».

Я сжимаю ее пальцы. Это ужасный ответ.

«Она любила щипаться, — говорит мне Вэл. — Но она гораздо точнее обращалась со словами».

«Ангел…» Я даже не знаю, что сказать.

«Когда мне было восемь, я нашла книгу о беременности и родах. Она была очень простой. Детская книга с иллюстрациями. Но в ней говорилось о том, что ребенку нужно девять месяцев в животе матери, прежде чем он сможет выйти наружу. Мне всегда говорили, что я — ребенок Дня святого Валентина, в честь которого меня и назвали, поэтому я сняла календарь со стены и отсчитала дни от своего дня рождения. И когда они не совпали, я совершила ошибку, спросив об этом маму». Она презрительно смеется. «Она сказала мне, что я глупая и не знаю, о чем говорю».

Вэл кладет свою вторую руку поверх моей, зажимая мою руку между своими.

«Я был глупым ребенком. Потому что я всегда верил ей. Я верил ей, когда она сказала мне, что я поздно вышел, а не что она забеременела позже в феврале, потому что она не была с моим отцом в День святого Валентина. Потому что он, вероятно, был со своей настоящей женой. И я верил ей, когда она сказала мне, что мой отец слишком занят и слишком важен, чтобы жить дома с нами. Я не знал, что видеть своего отца всего шесть раз в год — это ненормально».

«Ты не был глупым».

Она сжимает свои пальцы вокруг моих. «Первые похороны, на которых я присутствовала, были похороны моего отца. Мне было девять. И я не могла понять, почему мы должны сидеть сзади». Она сглатывает. «Дом, я была так смущена».

Я подхожу еще ближе.

«Там было так много людей. Это было похоже на…» Она шмыгает носом. «Это было похоже на похороны твоего кузена. Очень мило. Много людей. Но моя мама… Я так плакала, когда она сказала мне, что он умер, но она только злилась из-за этого. Я ни разу не видела, чтобы она плакала из-за него, и чем больше я плакала, тем злее она становилась. Я помню, как она ущипнула меня во время службы. Злилась, что я была такой эмоциональной».

«Блядь», — шепчу я, желая обнять девочку Валентайн и защитить ее.

«Это было до того, как священник упомянул, что у моего отца остались жена и дети, которых он назвал по имени».

«Блядь», — на этот раз звучит громче.

«Довольно много». Она вздыхает. «Это разбило мое маленькое сердечко. Потому что он был единственным человеком, который когда-либо говорил мне, что любит меня. И… это была ложь».