Дом 4, корпус «Б»

Йозефа Мико это слегка обеспокоило, ему любопытно было бы узнать, кто они такие, но дверь с табличкой была непроницаемой. Ясное дело, не раз размышлял Мико в парадном, затоптанном снегом, водой, грязью, сажей, солью, никто из них не мог вырвать из стены выключатель. Нет… Тогда их здесь еще не было. Живет этот Вика с мальчиком и девочкой, приходит к ним еще какая-то пани, на жену не похожа. Жена бы выглядела иначе…

— Папа! — сказал восьмилетний сын Вики. — Папа, послушай, что я скажу!

— Говори, Ферко.

— У меня есть друг!

— Хороший?

— Хороший! Хочет к нам прийти!

— Вот и приводи его сегодня! — сказал сыну отец, Клемент Вика. Конечно, это очень важно иметь друга, надо бы проследить, с кем общается мальчишка, подумал он про себя, и тут же забыл об этом. (Заведующий большим магазином — работа, обязанности, связи, — вот он и забыл.)

Через несколько дней снова застал Ферко в одиночестве, мальчик стоял на улице, подпирая стену. Поэтому вечером отец снова напомнил ему:

— Да найди ты себе друга! Ну что ты все один да один! Приведи его к нам! Смотрите вместе! — Вика подразумевал телевизор.

Ферко пообещал, ладно, мол, обрадовался, и вечером, когда он сидел у телевизора и смотрел передачи, темные глаза его светились.

Вика ушел к Любе. Погода была хорошая. Свидание превратилось в долгую ночную прогулку, и после они еще посидели в темном баре: кофе, немного вина, пепельница с двумя сигаретами. Они беспрестанно курили, и сигареты превращались в ленточки дыма. За столиками, кроме них, сидело несколько пар, когда играл оркестр или ансамбль, они танцевали на стеклянном круге, светящемся пестрым калейдоскопом треугольников и разных других фигур зеленого, красного, белого и кто знает, какого еще цвета; разноцветные пятна ложились на ботинки, на брюки и на ноги танцующих, а головы и лица их плавали в темноте. Они тоже танцевали, на них тоже падали цветные пятна, и головы их плавали в темноте, как и у остальных. Люди не любят особенно отличаться от других, и вот они вели себя, как все, и им было хорошо. Вика, правда, немного опасался, не слишком ли освещены Любины ноги. Они у нее красивые, думал он, как бы кто глаз не кинул… Голова в темноте — это хорошо, и пусть бы так длилось подольше или было всегда, но вино есть вино, а так кто его знает… Капля за каплей — даже воды! — долбит и камень, когда-то этой премудростью терзал их в школе усатый очкарик учитель; и, если уж человек вливает в себя не воду, а вино, голова идет кругом, все плывет и ты не в состоянии управлять ею, ведь нет ни вожжей, ни баранки, ни руля, ни рычага — тут Вике, вспомнился один давний случай, тогда он стоил ему покоя в семье и дома, нескольких метров нервных клеток и в конечном счете жены. Ну, не только это, было еще много чего…

— Наверное, жена, та, первая… — начал он, танцуя на пестром круге.

Люба молчала.

— Ты, моя дорогая, ты будешь моей второй, — сказал Вика. — Ты ведь вчера сама сказала, правда?

Музыка кончилась.

— Да, — ответила Люба уже за столиком.

Вика прикурил ей сигарету.

— Да, — повторила Люба, пуская дым и улыбаясь, словно ей не хотелось про это говорить, она старалась овладеть темными фиолетовыми губами, прогнать с них улыбку и через некоторое время добавила: — Не знаю.

— Вот те раз!

— Ты не должен быть в этом так уж уверен!

— Ладно, я не хотел, извини, — ответил Вика бессвязно (он порой и сам считал себя косноязычным). — Ферко завел себе друга и стал повеселее. Не бойся! Уже не увидим его одного на Смарагдовой улице, больше не будет подпирать стенку, словно все его бросили.

— Пока ничего другого он не делает.

Вика посмотрел на беспокойную руку Любы.

— Вот скоро месяц, а может, и больше ничего другого он не делает, — сказала Люба, — только стоит, подпирая ваш дом, и глядит.

— Люба, не зли меня! — возразил Вика. — На Смарагдовой улице уже порядочно времени работает компрессор, рабочие там бурят, пробивают асфальт и бетон, копают, а недавно я там услышал занятный разговор. Из ямы высунулся мужик и смотрел на расходившуюся тетку, пани Бакайову. «У меня в кухне темнота, вы всегда выключаете свет, когда я стряпаю!» — сердилась пани Бакайова. «И надолго?» — спросил мужик. «Вчера на два часа!» — «Всего-то? Ну, это не страшно. Вот установим здесь фонари дневного света, и будет его везде хватать — и в вашей кухне тоже, милостивая пани, даже в закрытых кастрюлях у вас будет светло!» Рабочие стали хохотать, а пани Бакайова разозлилась еще больше и ушла… Так я думаю, Люба, что мой Ферко, может, не очень уж и одинок, просто он любопытный и ждет не дождется этого дневного света. Знаешь, почему он околачивается на улице?

— Почему? — спросила Люба.

— Больше, чем я, любит он улицу, вот и все…

— Не понимаю!

— Он все любит больше, чем мы, — сказал Вика.

— А я люблю, — Люба отпила вина, — чтобы все оставалось как есть. Хорошо?

Вике это было неприятно, он закурил, нетерпеливо ожидая музыки.