Дом 4, корпус «Б»

Клара Микова медленно вышла из кухоньки, у нее вдруг разболелись ноги.

Съежившись, она сидела в кресле, глубоко погрузившись в него, и вдруг тихо сказала себе: семь часов уже давно пробило, пробило и восемь, сейчас било девять… и как славно, по-старинному бьет этот колокол… Почему не падает снег? Почему Мартин, как в стародавнюю пору, не оденет все белым плащом, почему не покроет им пыльное лето и грязную осень, почему самое доброе не расстелет поверху? Как славно, по-старинному бьет этот колокол, как-то так с хрипотцой, будто в горле у него застряла рыбья косточка… Конечно, застряла, колокол ведь уже, наверно, поужинал… Что это? Звонит кто-то? Но кто? У Жалмана ключи… Кто это? Кто? Клара вскочила и побежала к дверям, что вели в коридор.

— Пан Жалман сегодня никого не принимает…

— Это я!

— Кто?

— Я, Мико… Отвори, Клара, или я сам отворю! У меня ключи!

— А, это ты отец? А где Жалман? У нас? Где он, отец? — Клара открыла. — И не сердись, ты сердишься? Я сейчас, только оденусь, погашу свет — у тебя машина?

— Да… Ну ступай…

— Иду. Сию минуту. А почему не пришел Жалман?

— Не хотел… боится, что его могут заподозрить… Знаешь, тут наедине с тобой, ты и он, он и ты… Понимаешь?

— Понимаю, конечно. Отец, я не пойду, прежде чем ты не скажешь мне, что у тебя против Жалмана?

— У меня лично — ничего.

— А не лично?

— Лично или не лично — какая разница. Пойдем, прошу тебя!

— Не увиливай, отец, скажи! — Клара села в кресло, уже в своей барашковой шубке. — Отец, и ты сядь! Будь любезен… Прошу тебя! Мне хочется поговорить с тобой. Дома никогда нет ни времени, ни условий…

Мико сел напротив своей Клары, тоже в шубе, в меховой шапке, на глазах большие очки с коричневатыми стеклами (он носил их уже пятый месяц).

— А что я могу тебе сказать? Я ничего не имею против него, совершенно ничего… но даже если бы и имел когда-то, что с того?

— А то, что это вовсе не значит, что вы все, пусть даже у вас и было когда-то что-то против него, можете на него взять и плюнуть. Двадцать семь вас было, и вы все его оплевали. Как гадко это — будь ты хоть один, а то ведь двадцать семь!

Мико содрогнулся.

— Двадцать семь? — спросил он упавшим голосом.

— Да. — Клара Микова рассмеялась, и только чуть погодя успокоилась. — Двадцать семь! Тебе тоже кажется, что многовато? И мне! — Клара опять рассмеялась. — Отец, таким я тебя еще не видела.

— Ну, Клара, не умничай! Пошли! Неловко, Жалман сидит у нас, он даже не одет как положено — наверно, спасался от тебя, в чем был — только в брюках и рубашке, сидит у нас, ест и пьет и все время твердит, как симпатично сверлит у тебя в голове, и я не знаю, право…

— Отец, в этой больнице тебя ужасно изменили. Может быть, тут непривычное освещение или, может, у меня не было времени вглядеться в тебя, но в этой больнице тебя ужасно изменили, в самом деле, лицо у тебя изуродовано, тело искривлено — совершенно так, как тебе пророчила та бутылка, не сердись только… — Клара чуть испугалась своих слов. Это страшно, подумалось ей, ведь такой искалеченный человек только и годится на то, чтобы окружающие больше уже никого не калечили. И почему нельзя прийти к этому как-то иначе? — Не сердись, отец, на меня…

— Не знаю, право, не захочет ли Жалман…

— Отец, что, собственно, случилось год назад, когда вы так подружились с Жалманом?

— Право, не знаю, не захочет ли Жалман еще и высказаться.

— Мне кажется, отец…

— Высказаться! Ты понимаешь, о чем я?

— Высказаться?

— Да, высказаться.

— О чем?

— Ты еще спрашиваешь! Неужели не понимаешь?

— Понимаю, но по-другому, чем ты.

— Конечно, по-другому — ведь ты проблеск вечности над пропастью моего ничтожества… — У Мико кривилось лицо в некрасивой улыбке. — Ну так блесни!

— Ты разрешаешь?

— Да, разрешаю.

— И это, отец, не оскорбит тебя?

У Мико все лицо покрылось краской.

— Ну вот, Клара, неужели это было нам нужно?

— Не знаю, нужно или нет, может, нужно, а может, не нужно, я не знаю, извини, но я понимаю тебя — и уже иду, любопытно, как Жалман выскажется, в самом деле, любопытно… Пойдем! Пусть хоть одна визитная карточка останется просто карточкой, а не обратится в тяжелый надгробный камень… Жалман… знаешь, отец, он… но не оскорбит ли это тебя?

— Клара, о чем ты?

— Отец, — сказала Клара, — скажи откровенно! Сколько раз уходила от Жалмана жена? Вернее, со сколькими?

Мико сидел неподвижно, не шевелясь.

— Можешь не отвечать, если не хочешь, но мне кажется, их было много. — Клара смотрела на своего отца, но ничего не видела, кроме больших темных очков. — Можешь не отвечать, отец. — Клара вытащила из сумочки визитную карточку Жалмана вместе с маленьким конвертом. — Извини, отец, что я рылась в корзине! Больше этого я делать не буду… И взгляни, тут на конверте перед твоим именем стоит маленькая, едва заметная единичка…

Мико не шевельнулся, не поглядел.