Дом 4, корпус «Б»

— Нет, не надо было вам так говорить, звучит это так похоронно, а все потому, что дни укорачиваются, тьма прибывает — вы чем-то напоминаете мне пана Тадланека из нашего корпуса… Он раньше барышничал лошадьми, а сейчас он у нас истопником, топит под нашим корпусом четыре котла и перекидал в них уже порядочно угля, а вместе с углем и свое прошлое, свое дело — и память обо всех лошадях, что он гнал в своей жизни на ярмарки и с ярмарок, что когда-то купил и продал… Четыре лучшие лошади он оставил себе — Фако, Чиноша, Шимеля и Фуксо, — конечно только в воспоминаниях, их имена написаны у него на котлах, он им задает, дескать, корму, огня, долго будут они издыхать, и, дескать, будет им тяжко, пока наконец они не скопытятся… Тадланек понукает их, а то и хлещет кнутом, за зиму обычно разрывает не один кнут, ломает не одно и не два кнутовища… Это тоже следы убывающих дней… Мой дедушка не раз толковали, что когда дни убывают, а ночи удлиняются, — дедушка выражали это как-то по-своему, я уж не помню, — но точно твердили, что тогда просят слова вещи… В этом что-то есть… Нет, пан Жалман, не по душе мне ваши слова… не надо бы так говорить… Нет!

— А вам не надо бы сидеть у меня, вам надо быть дома за ужином, может быть, единственным в году общим ужином! Дома опасаются за вас, волнуются, сердятся… Вашему отцу я не собирался причинять столько забот, нет, не ради этого посылал я ему свою визитную карточку… Нет, никого из вашей семьи не хотел бы я так огорчать. Вот видите, милая Клара, в каком отчаянном я положении. Если вас выгоню, вы обидитесь, а не выгоню вас немедля, сию же минуту, сильно обижу и рассержу вашу семью. Понимаете это?

— Да, понимаю…

— Ну хорошо! Знаете, что мы сделаем? Пойдемте! Я подвезу вас домой. Машина у меня еще тут, на улице.

— А знаете, что сделаю я?

— Ничего не сделаете! Ваш отец был моим хорошим другом, старшим, правда, он старше меня на двенадцать лет, а может, на тринадцать? Точно не знаю… Познакомились мы, тому уж больше года, при особых обстоятельствах, и встречались как добрые друзья… Я сумел бы привести множество примеров. Знаете, как это бывает, нет? После тридцати разница в возрасте уже не играет никакой роли — по крайней мере для нас обоих это было неважно, особенно для вашего отца. Он допустил многое по отношению ко мне, я — по отношению к нему. Потом я оказал ему помощь, он помог мне и моей бывшей жене — и вдруг сразу я стал для него как бы пустым местом, да еще загаженным нечистотами… Вот так оно… хватит об этом! Ну что ж, милая девушка, хоть и не хочется, но, право, мне пора отвезти вас домой. Отвезу вас, передам родителям, водворю в семью, оправдаюсь, все объясню, попрошу извинения, а потом…

— А потом что?

— Потом?

— Да, скажите, что потом?

— Потом… потом, возможно, уже и не смогу похоронить вашего отца под визитной карточкой. Не смогу придавить его надгробным камнем… Почему вы смеетесь надо мной, милая Клара? Пожалуй, вашему отцу и нет дела до этого — похороню я его или нет, пожалуй, ему все равно, а возможно, ему было бы даже смешно, но вы не должны надо мной так смеяться, прошу вас! Бывает, смех и до плача доводит… Вы разве не знаете: иной смех и слезами отзывается…

— Рыба у вас в ванне?

— Простите, что вы сказали?

— Рыба у вас еще в ванне?

— Нет, что вы, милая Клара… Упаси боже! Рыба, если и это вас занимает, у меня уже разделана, осталось ее обвалять в муке и изжарить… Если вас занимает и это… Уж все было бы готово, если б не пришлось мне, барышня Клара… Прошу вас, очень прошу, пойдемте, пожалуйста! Я отвезу вас домой. Одну вас не могу отпустить — посмотрите, как ужасно на улице! Вы только взгляните в окно. Улицы безлюдные, тихие, нигде ни птички-невелички, сыро, туманится…

— Да, грустно, нет снега; когда-то, говорят, Мартин являлся на белом коне…

— В этакую пору не могу отпустить вас домой одну, подвезу вас.

— Какая у вас машина?

— «Трабант».

— «Трабант»?

— Да, но какое это имеет значение?..

— У моего отца «фиат».

— Знаю, слышал, видел… ради бога, барышня Клара, не тяните долго, не мешкайте, ведь вы же не знаете, у кого сидите… У меня этих визитных карточек было полным-полно, целый ворох, сначала я линейкой измерил одну, потом высчитал площадь всех — было их видимо-невидимо… я покрывал ими сады, улицы, крыши, виноградники, парки, детские площадки, аэродромы…

— Тогда вы бы не были здесь.

— А где?

— В тюрьме, в сумасшедшем доме — о вас бы писали в газетах.

— В газетах не пишут о сумасшедших… Не смейтесь! Это так… Я создал личное кладбище, и там я похороню своих двадцать семь друзей, собственно, уже только двадцать шесть… Пойдемте, будьте благоразумны! Я отвезу вас домой, сделаем так, как я вас прошу.