Дом 4, корпус «Б»

— Да, Дюшинко, — ответила ему мать. Она была вся потная, перевязала свой большой шерстяной платок, потом сложила пилу и топоры между бревен и притянула их веревками.

Мальчики вспотели, да и девочки тоже, потому что набегались между елями и елочками; дети устали, намерзлись, но их радовало, что до рассвета еще далеко.

— Вернемся домой рано, — тихо сказала мать, — потащим их вдоль дороги, там снег ровнее, у сада перетащим через дорогу, там уже нет канавы и колеи не такие глубокие, затащим в сад, ну а в саду, это почти что дома. Ничего не бойтесь, все обойдется.

— А если не обойдется?

— Как так?

— Ну, а если нас заметят?

— Кто, Дюшинко?

— Ну, в городе…

— Нет, — ответила мать старшему сыну. — Не заметят. Снег твердый, слежавшийся, никто не узнает, что дерево протащили в наш сад и двор. Вы, мальчики, тяните, а я сзади буду придерживать.

Мать Сильвы знала, что взялась за тяжелую и напрасную работу. Такой тяжелой, такой ненужной и такой опасной работы она еще в жизни своей не делала. Но пусть он увидит! — думала она про мужа. Пусть видит, что и я и дети хотели ему помочь. Пусть хоть разок придет в себя да опомнится наконец. А если и это его не проймет, пусть хоть поймут это дети! А если и они не поймут — пусть лучше нас поймают, пусть город увидит и заклеймит нас позором, ведь позор-то падет на него, на отца этих бедных детей.

— Пошли, — сказала она.

И они пустились по твердому снежному насту через пастбище, и дело у них спорилось потому, что на твердом снегу лежал только слой маленьких льдинок, сверкавших в то утро под луной.

Веревки, которыми были связаны бревна, терлись о снег и сдерживали скольжение, так все они и тащились к дому, волоча три еловых бревна, мальчики — впереди, мать — сзади, а за ней две девочки, семилетняя Сильва и ее сестра Виола, старше ее на два года. Обе держались за мать, чтобы не сорваться вниз с оледеневшего склона.

Красивые имена дала я детям, думала мать. Человек дает детям красивые, звучные имена, каких ни у кого нет, и думает, наверно, что вместе с такими именами достанется им и жизнь полегче, а то и вовсе легкая. Всю жизнь человек голову ломает, как бы жить получше. Не каждый, конечно, но многие от этого и вовсе шалеют.

— Постойте, — немного погодя сказала она мальчикам. — Погодите немного.

Мальчики остановились.

Мать прислушалась. Лучше было бы, думала она, если бы теперь появился кто-нибудь из городских, хоть сам лесничий, он пусть придет и все его подручные, и прогонят нас прочь от этого ужасного дела, и пусть весь город знает, что мы, Марки, покрыли себя таким страшным позором. Крали у города лес. Может, это помогло бы лучше, чем то, что я задумала.

Она прислушалась.

Ничего не было слышно — ровно ничего.

Было четыре часа утра, и город спал, светясь редкими усталыми желтыми огоньками, кое-где рядом с башней было видно освещенную стену или кусок крыши. На всем лежал белый свет, на пастбищах, на лугах, на пашнях, земля белела далеко и широко и только у горизонта сливалась с тучами и туманом. Через поле тянулась синевато-серая лента — там была проезжая дорога, а рядом с дорогой, где снег ровнее, матери и ее детям было легче всего подтащить бревна к дому.

Мать усмехнулась тому, что ее радует снег. Слава богу, его много, уже с начала декабря задули метели, дули-дули, бесновались, там совсем засыпало дорогу, а тут сдуло с нее весь снег до самой земли, оставив лишь корку льда, смерзшуюся глину, колючий песок да камни. А потом оттепель, потом снова морозы, каждый день солнце, снег стал твердый, покрылся гладкой, как лед, коркой, с которой ветер сдувает все, даже свежий снег… Хотя чему тут радоваться? Она смахнула слезу.

Некоторое время еловые бревна легко скользили по обледеневшей корке, но корка была щербатая и перетирала веревки, которыми были обвязаны бревна.

— Постойте!

Братья остановились рядом с дорогой, остановились и Сильва с сестрой, и мать, и все прислушались.

— Слава богу, — сказала мать немного погодя, — все в порядке, пошли! Тихонечко и глядите в оба.

Двинулись, и тут под бревнами перетерлась веревка, сначала одна, потом — другая, третья. Мальчики отскочили, и все три бревна покатились по снегу.

Все замерли, и мать расплакалась в голос, увидев, как бревна катятся вниз, к дороге. Она перепугалась, что они закатятся туда, и все будет кончено. С дороги их уже не вытащить. Но вдруг она обрадовалась, чуть не захлебнулась от радости — да, пусть так и будет, пусть город все узнает… Только что она скажет детям?

Бревна катились, подпрыгивали то одним, то другим концом, скакали, как озорные ребятишки, сталкивались, мрачно погромыхивали, укатились далеко-далеко и остановились у самой дороги перед невысоким снежным заносом.

— Боже мой, дети, скорее туда!

Дети припустили вслед за бревнами.

Собрали с земли пилу, топоры, обрывки веревок и помчались вниз по твердому, гладкому и скользкому снежному насту. Добежали до бревен, связали перетершиеся веревки, подтащили бревна на более ровное место, снова связали их.