Долина Виш-Тон-Виш

Даже жесткие черты сагамора могикан выдали, что он тронут. Приказав своим мрачным помощникам зайти за дерево, он повернулся и отошел в сторону с благородным видом дикаря, действующего под влиянием своих лучших чувств. Тогда хмурое лицо Конанчета просветлело. Его глаза искали лицо своей убитой горем и скорбящей супруги, которая меньше переживала по поводу нависшей над ним опасности, чем была опечалена его нерасположением. Он принял мальчика из ее рук и долго и внимательно всматривался в его черты. Подозвав Дадли, в одиночестве наблюдавшего эту сцену, он положил дитя в его объятия.

— Гляди! — сказал он, указывая на ребенка. — Это цветок с вырубок. Он не будет жить в тени леса.

Затем он остановил взгляд на своей трепещущей половине. В этом взгляде присутствовала мужняя любовь.

— Цветок равнинной земли! — сказал он. — Маниту твоего народа отнесет тебя в поля твоих предков. Солнце будет сиять над тобой, а ветры из-за соленого озера будут гнать тучи в сторону лесов. Справедливый и великий вождь не может закрыть свои уши для Доброго Духа своего народа. Мой призывает своего сына охотиться среди храбрецов, отправившихся по вечной тропе. Твой указывает иной путь. Ступай, послушайся его голоса и повинуйся. Пусть твоя душа будет как широкая вырубка. Пусть все ее тени будут возле леса. Пусть она забудет сон, приснившийся ей среди деревьев. Такова воля Маниту.

— Конанчет требует слишком многого от своей жены. Ее душа всего лишь душа женщины!

— Женщины бледнолицых. Теперь пусть она разыщет свое племя. Нарра-матта, твой народ говорит о странных преданиях. Он говорит, что какой-то справедливый человек умер ради людей всякого цвета. Я не знаю. Конанчет — дитя среди хитрецов и мужчина с воинами. Если это правда, он будет искать свою женщину и сына в счастливых охотничьих землях, и они придут к нему. Среди йенгизов нет охотника, способного убить так много оленей. Пусть Нарра-матта забудет своего вождя до того времени, а потом, когда она позовет его по имени, пусть говорит громко, ибо он будет очень рад снова услышать ее голос. Ступай! Сагамор готов отправиться в долгое странствие. Он прощается со своей женой с тяжелым сердцем. Она посадит маленький цветок двойной окраски перед своими очами и будет счастливо наблюдать, как он растет. А теперь пусть она уходит. Вождь готов умереть.

Внимательно слушавшая женщина ловила каждое медленное и взвешенное слово, как человек, воспитанный на суеверных легендах, внимает словам оракула. Но привыкшая к повиновению и выбитая из колеи своим горем, она больше не колебалась. Покидая его, Нарра-матта уронила голову на грудь, а лицо спрятала в одежде. Она прошла мимо Ункаса почти неслышными шагами, но, увидев ее шатающуюся фигуру и быстро обернувшись, он поднял руку высоко в воздух. Ужасные немые стражи тотчас показались из-за дерева и исчезли. Конанчет вздрогнул и, казалось, приготовился нырнуть головой вперед. Но отчаянным усилием овладев собой, он откинулся назад, прислонясь к дереву, и упал в позе вождя, сидящего в Совете. На его лице играла улыбка жестокого торжества, а губы явно шевелились. Ункасу пришлось, задержав дыхание, наклониться вперед, чтобы расслышать:

— Могиканин, я умираю прежде, чем мое сердце смягчилось! Такие слова, произнесенные с трудом, но твердо, дошли до его слуха. Затем последовали два долгих и тяжких вздоха. Один был вновь обретенным дыханием Ункаса, а второй — предсмертным вздохом последнего сахема сокрушенного и рассеянного племени наррагансетов.

ГЛАВА XXXII

Пусть и оплаканный сполна,

Ты с нею вместе вновь и вновь;

Пока скорбит душой она,

К тебе жива ее любовь.

Коллинз

Спустя час основные действующие лица предыдущей сцены исчезли. Остались только вдовая Нарра-матта с Дадли, священник и Уиттал Ринг.

Тело Конанчета все еще оставалось в сидячем положении, подобно вождю в Совете, там, где он умер. Дочь Контента и Руфи пробралась ближе к нему и уселась в том состоянии оцепеневшего горя, которое так часто сопровождает первые минуты неожиданного и переполняющего душу потрясения. Она не разговаривала, не рыдала и не выражала тех переживаний, какие горе обычно возбуждает в организме человека. Казалось, что ее душа парализована, хотя губительное ощущение от удара запечатлелось ужасом в каждой черточке ее выразительного лица. Румянец покинул щеки, губы были бескровными и временами судорожно подергивались, как у спящего ребенка, а грудь конвульсивно вздымалась, словно душа внутри тяжко боролась, чтобы вырваться из своей земной темницы. Дитя лежало без присмотра рядом с ней, а Уиталл Ринг поместился по другую сторону тела.