Долина страха

— Вы так поняли? Теперь, может быть, поймете иначе. Я сообщаю вам, эта барышня — моя, а вам представляется возможность убедиться, что сейчас прекрасная погода для прогулки.

— Благодарю, но у меня нет настроения сейчас гулять.

— Нет настроения? — В злобных глазах Болдуина зажегся огонек бешенства. — Может, вы в настроении подраться, мистер Постоялец?

— А вот это пожалуйста! — вскочил на ноги Макмердо. — С превеликим удовольствием.

— Ради бога, Джек! О, ради всего святого! — в отчаянии воскликнула бедная Этти. — О, Джек, Джек! Он тебя изувечит!

— Ах, он, оказывается, уже Джек? — Болдуин выругался. — Вот до чего дошло!

— Тед, умоляю, не сердись! Ради меня, Тед, если ты меня хоть когда-нибудь любил, прояви благородство и снисхождение!

— Я думаю, Этти, если бы ты ушла и оставила нас самих уладить это дело, мы бы быстро разобрались, — спокойно заметил Макмердо. — А, может быть, вы, мистер Болдуин, согласились бы выйти со мной прогуляться? Погода прекрасная, и поблизости за поворотом есть неплохая открытая площадка.

— Я разделаюсь с тобой, не замарав рук, — отозвался его противник. — Ты еще пожалеешь, что переступил этот порог!

— Зачем же откладывать?

— Я сам выберу время, мистер. Ты мне не указ. Видал вот это? — Он вдруг отвернул обшлаг и обнажил на руке выше запястья странный знак, похожий на клеймо: круг и в нем треугольник. — Знаешь, что это такое?

— Не знаю и знать не хочу!

— Ничего, узнаешь, за это я ручаюсь. Притом скоро. Возможно, мисс Этти кое-что тебе объяснит. А что до тебя, Этти, ты приползешь ко мне на коленях — слышишь, моя милая? На коленях! И я назначу тебе наказание. Что посеяла, то и пожнешь, уж я об этом позабочусь!

Свирепо взглянув на девушку, он повернулся на каблуках, и мгновенье спустя за ним с шумом захлопнулась входная дверь. Макмердо и Этти минуту стояли молча. Потом она обвила его шею руками.

— О, Джек, ты такой храбрый! Но все равно, выхода нет, тебе надо бежать! Сегодня же, Джек, до наступления ночи! Это единственная надежда. Не то он явится с другими, чтобы тебя убить, я прочла это в его страшном взгляде. Ты бессилен один против дюжины, да еще за ними босс Макгинти и вся их могущественная ложа!

Макмердо расцепил ее руки, поцеловал ее и бережно усадил обратно в кресло.

— Успокойся, моя красавица, успокойся! Не дрожи и не волнуйся за меня. Я ведь и сам Свободный Работник. Сейчас я пойду и втолкую это твоему отцу. Может, я не лучше их. Так что не делай из меня святого. Может, теперь ты и меня возненавидишь, после того как я тебе признался?

— Возненавидеть тебя, Джек? Никогда, пока я жива! Я слышала, что повсюду в мире не считается зазорным принадлежать к братству Свободных Работников, но только не здесь. За что же я стала бы ненавидеть тебя? Но если ты тоже Свободный Работник, Джек, почему бы тебе не пойти и не заключить союз с боссом Макгинти? Поспеши, Джек, не теряй ни минуты!

— Я и сам так думаю, — сказал ей Макмердо. — Пойду прямо сейчас и все улажу. А ты скажи отцу, что нынче я ночую здесь, а завтра утром съеду.

В салуне у Макгинти всегда было полно народу: здесь любила собираться вся грубая публика города. Простецкие, шутливые замашки Макгинти, которые были на самом деле маской, многое скрывающей от глаз, вызывали у этих людей симпатию. Но они его еще и боялись, боялись и в городе, и во всей тридцатимильной долине Вермиссы, и по обе стороны от перевала, и одного этого страха было довольно, чтобы наполнить народом его салун; ибо никто не отваживался, выказав неуважение, потерять его благосклонность.

К тому же он был большим городским начальником, муниципальным советником и главой комитета по дорожному строительству, избранным на эти должности благодаря голосам головорезов, рассчитывавших на его благодарность. Поборы и налоги в городе были огромные; общественные работы заброшены; отчеты с помощью подкупленных аудиторов подделывались, а перепуганным гражданам оставалось лишь отдавать то, что у них открыто вымогали, и держать язык за зубами из опасения худшего.

Вот каким образом бриллиантовые булавки в галстуке Макгинти год от года становились все огромнее, золотые цепи поперек жилетки — все весомее и сами жилетки — все наряднее. Да и салун его все расширялся, пока не занял чуть ли не всю сторону Центральной площади.