Долина Иссы

Тетка Хелена относилась к нему тепло, но, как заметил Томаш, совершенно с ним не считалась. Собственного мнения Люк никогда не высказывал.

— Чтобы можно было там, у Бальтазара, хоть одну комнату — нам будет довольно. Только одну комнатку. Ради чиновников — пусть приезжают, смотрят, — говорила теперь Хелена.

Бабка возмущенно фыркнула:

— Хельча, как же это: в лесу, словно на иждивении у этого сермяжника? Фе!

— Ну, не насовсем, а так, раз в несколько дней. Всяко будет лучше, если разойдется слух, будто у Юхневичей свое хозяйство. Вы, папа, можете хотя бы этого потребовать.

— Хм, я поговорю с ним, разумеется, поговорю. Да, поговорю, — уклончиво отвечал дедушка.

Томаш вернулся к книге, но тут же был вновь оторван от нее руганью по адресу Юзефа. Что он шовинист и фанатик, что убил бы, если б мог, что кусает, как собака, исподтишка. Получал дрова только за то, что учил мальчика арифметике, — сколько добра мы ему сделали. Один лишь дедушка не произнес ни слова и после долгой паузы робко пробормотал:

— Со своей точки зрения, может, он отчасти и прав.

Бабушка Мися сложила руки и подняла глаза к потолку, призывая небо в свидетели.

— Боже!

XLVII

Назначенный день приближался. В Боркунах было решено, что ехать в пойму Иссы возле деревни Янишки не стоит: во-первых, она слишком заросла аиром, и лодка еле протиснется, а во-вторых, на открытие охотничьего сезона туда съезжается слишком много окрестных мужиков, которые палят в свое удовольствие. Выбор пал на озеро Алунта — хоть это и далеко, зато «увидишь, Томаш, что там уток — целые тучи!» Решено было также, что Томаш возьмет берданку Виктора, а тот будет стрелять из пистонки. Для стрельбы из нее нужна сумка с принадлежностями: в одном отделении порох, в другом — дробь, в третьем — пистоны, а еще пакля. Порох надо отмерять металлической меркой и сыпать прямо в ствол, потом длинным деревянным шомполом забивать клок пакли, затем дробь и снова небольшая затычка из пакли. Поднятый курок открывал металлический стержень для пистона. Томаш умел плавно спускать курки двустволки — одним пальцем нажимаешь на спуск, а другим придерживаешь курок, чтобы опускался постепенно. Другое дело пистонка, где ты видишь это донышко маленькой кастрюльки и потому опасаешься: а вдруг в последний момент курок вырвется и ударит?

Обдумывали, каких взять собак, и Каро решено было оставить дома — легавые охоту на уток только портят, а потом плохо делают стойку. Чтобы поднять^[79] уток, достаточно Заграя — систематичного и серьезного. Дунаю могло взбрести в голову удрать в лес. Лютня — как-то неудобно, это занятие для нее слишком легкое, а, кроме того, она щенная.

Итак, телега с драбинами,^[80] устланная сеном, а в ней Ромуальд, Томаш, Дионизий, Виктор и Заграй. Щелкает кнут, за лошадьми вьется пыль, Томаш лежит, а камни, деревья и деревенские изгороди убегают назад. Ромуальд насвистывает, Томаш помогает ему — дорога, весело; не проходит и часа, как они уже вытаскивают из мешка провиант, каждый получает кусок колбасы и закусывает, подскакивая на выбоинах. К вечеру должны успеть, там ночлег, а на рассвете — на озеро. Найдутся ли для них челноки? — беспокоится Томаш. Ясное дело, в той деревне у каждого есть хотя бы один.

Воду видно издалека — иссиня-красную от закатной зари. Берег, по которому они подъезжали, был высоким, и можно было разглядеть контуры озера, овальное, с одним острым концом. С этой стороны — поля на холмах, с противоположной, начиная с середины овала — черноватая масса, из которой кое-где выбивались на фоне неба перья сосен. Там — большие болота, и там они будут охотиться. Здесь, у дороги, круглый, словно искусственно насыпанный холм, на нем развалины замка и спуск на зады деревни Алунта.

В избе они ели простоквашу из огромной миски, а потом Томаш в сумерках взбирался на склон замкового холма. Вставала полная луна. Тишина нагревшейся за день травы, в которой стрекочут сверчки. Совсем рядом, почти под ногами, блестят чешуйки мелких волн. Томаш прикоснулся к камням, оставшимся от стен или фундамента. Отсюда она бежала, чтобы броситься в воду и утонуть. Ромуальд повторил ему то, что рассказывали о замке с незапамятных времен: когда его штурмовали тевтонцы, языческая жрица предпочла покончить с собой, чем сдаться. Больше никто ничего не знал. Томаш представлял себе, как она поднимала руки, кричала, а за ней развевался белый плащ. Но ведь все могло быть и по-другому. Она могла спускаться медленно, препоясанная полотняным поясом, в зеленом венке на голове, с песнями к своему богу, и, дойдя до берега, постепенно входить в воду. А где ее душа? Осуждена навеки за то, что противилась крещению? Тевтонцы были врагами. Они жгли и убивали, но все же верили в Иисуса, а преподанное им и крещение защищало от ада. Может, ее душа блуждает где-то здесь — ни в аду, ни в раю? И Томаш подскочил, потому что позади него что-то зашелестело. Наверное, это была мышь, однако он, хоть и отправился на руины с некоторой надеждой на острые ощущения, быстро сбежал обратно — к крышам и голосам людей, коров и кур.