Долина Иссы

— А если он даст, и хозяева дадут, сколько еще будет недоставать?

— Саженей тридцать.

— Хм.

За этим «хм» крылось очень многое. До сих пор Юзефу не приходило в голову такое решение, но теперь все было ясно. Достаточно усесться с Сурконтом за стол и, кружа вокруг да около, будто бы ни к чему не клоня, показать, что он все знает и полон решимости не позволить панам отвертеться от парцелляции.^[68] Тогда тот будет готов на все, лишь бы замять дело, и вопрос с тридцатью саженями решится одним махом.

Больше он ни о чем не спрашивал, и они перешли к спору о политике, то есть к рассуждениям, мог ли великий князь^[69] спасти страну, если весь его выбор состоял в том, идти с поляками против тевтонцев или с тевтонцами против поляков. Спор важный, если учесть, что повлек за собой выбор первого варианта. Взять, к примеру, Михалину Сурконтову, которая скорее умерла бы, чем признала себя литовкой. И самого Сурконта, и тысячи таких, как он. От события многовековой давности расходились круги, как от брошенного в воду камня.

— А что отец Томаша? — спросил настоятель.

Юзеф горько усмехнулся.

— Не о чем говорить. Не вернется. У нас его посадили бы в тюрьму за службу в их армии. И сына, верно, заберет в свою Польшу.

Настоятель вздохнул.

— Открещиваются от маленькой страны. Им подавай культуру, большие города. А вот Нарбут не открещивался. Правда, тогда национальность значила совсем не то, что сейчас.

— Я думаю, на людей нашло какое-то умопомрачение.

Ксендз Монкевич отрицательно покачал головой.

— Нет, просто всё перемешалось. Старая Дильбинова, бабка Томаша, — из немцев. А в Пруссии литовские или польские фамилии — и всё немцы. Чтобы только из этого смешения чего плохого не вышло.

Спустя несколько месяцев Юзеф вернул «Историю» Томашу, и беседы, к которым она послужила поводом, само собой, не сохранились ни на кожаном корешке, ни на жестких страницах. Брошенный в шкаф труд снова пропитывался затхлостью, и ползали по нему маленькие насекомые, привыкшие к жизни в полумраке и сырости.

Юзеф так никогда и не зашел к Сурконту предложить свое молчание в обмен на дерево для школы, хотя известно, что он долго вынашивал это намерение. Совсем не просто решать, когда на одной чаше весов ближайшая цель — школа, а на другой — принципы и благо бедняков с куметыни, которые должны получить землю после парцелляции. Принципы перевесили. Впрочем, это еще не предопределяло средств, к которым следовало прибегнуть. Средство первое — прямо заявить Сурконту, что он всё знает и расскажет в городе кому надо, и что неправда есть неправда. Иными словами, открытая война. Средство второе — ничего не говорить, действовать тайно и тайно же написать жалобу властям. Средство третье — выжидать и следить, что выйдет из всех этих махинаций, прежде чем приступать к каким бы то ни было действиям. Большинство аргументов говорило в пользу последнего пути, ибо спешка — враг благоразумия, а терпение многое выправляет.

XXXVII

У Томаша было свое государство. Правда, пока только на бумаге, зато он сам мог в нем всё обустраивать и ежедневно менять по своему вкусу. Идея родилась благодаря длинным рулонам кальки, которые дедушка и тетка Хелена (приезжавшая теперь часто) разворачивали на столе. На них акварельными красками были нарисованы многоугольники и линии границ — план земли, принадлежавшей Гинью. Сквозь бумагу просвечивали яркие, ровно очерченные плоскости.

Государство Томаша было неприступным: со всех сторон его окружали болота, подобные тому, где живут змеи с красными головами. Всю его поверхность должны были покрывать леса, но, подумав, Томаш все же оставил немного светлой зелени лугов. Дороги не нужны — что это за девственный лес, пересеченный дорогой? — поэтому путями сообщения были реки и озера, соединенные голубыми перемычками каналов. Разумеется, специально приглашенные люди могли туда попасть — на болотах Томаш обозначил секретные тропы. Все обитатели — немногочисленные, ибо страна создавалась прежде всего для зверей: зубров, лосей, медведей — жили исключительно охотой.